Роберт Беннетт - Город лестниц

Олвос откладывает трубку:

– Нет, нет. Впрочем, отчасти и да… Хотя ладно. Вот смотри, тебе не кажется удивительным, сударыня Шара Комайд, что твой прадедушка сумел изобрести этот черный свинец?

– Он ведь ставил эксперименты на своей домашней джиннифрите, я правильно поняла?

– Да, – мрачно отвечает Олвос. – Это истинная правда. Но даже так, разве шансы на получение такого необычного материала не ускользающе малы, как тебе кажется?

Шара лихорадочно перебирает в голове все, что запомнила, но не находится с ответом.

– А тебе не кажется, – медленно произносит Олвос, – что создание черного свинца – это самое настоящее чудо?

Это слово сдвигает камушек в мозгу Шары, и он падает в море ее мыслей.

Ефрем писал: «Мы очень мало знаем о кадже. Мы даже не знаем, кем была его мать».

– А ведь отнюдь не все способны творить чудеса, – вкрадчиво говорит Олвос.

Между стволов деревьев пролетает легкий ветерок, и угли ярко вспыхивают.

Ефрем писал: «Джиннифриты застилали постели, подавали еду, наливали вино своим хозяевам… Я даже представить себе не могу реакцию публики, если станет известно, что каджу прислуживали именно таким образом…»

В костер медленно закатывается бревно, похожее на кита в море.

А вот еще, когда она говорила с Жуговым: «Мое собственное потомство, мой родич из Благословенных пошел против нас и убивал нас, как скотину!»

В костер, кружась, слетают снежинки и умирают над огнем.

– Благословенные были легендарными героями, Шара Комайд, – тихо говорит Олвос. – Потомками Божеств и смертных. Их удача была такова, что самый мир приспосабливался к их нуждам.

У Шары голова идет кругом:

– Вы… вы что же, хотите сказать…

– Думаю, никто не догадался, кто его мать, – задумчиво замечает Олвос, – потому что никто этого даже вообразить не мог.

– Ее звали Лиша, – тихо говорит Олвос. – Как и все потомки Божеств, она обладала собственной силой – небольшой, но все же. А еще она была милой и доброй. Спокойной. Умом не блистала, зато была очень отзывчивой. И очень хотела услужить батюшке.

Олвос делает затяжку.

– Священники Жугова из кожи вон лезли, чтобы обеспечить поддержку среди сайпурцев, потому что именно на поставках сайпурской пшеницы и винограда держался Жугостан. Поэтому он предложил сдать внаем, – тут она брезгливо морщит нос – мол, фу, как это вообще пришло им в голову, – свою дочь сайпурцу, который бы сумел обеспечить бесперебойность этих поставок. На время, конечно. Никакой сексуальной подоплеки тут не было – ее отдавали в услужение, вот и все. Но тут случилось нечто неожиданное для Жугова: его дочь и человек, которому ее отдали в услужение, полюбили друг друга.

Естественно, они держали это в тайне. Для всех она оставалась его… горничной.

Шара чувствует, как Олвос овладевает холодный гнев.

– А когда она родила ребенка, то все сочли подобное родство настолько ужасным и опасным, что не поставили в известность даже ребенка.

Шаре становится плохо.

– Кадж, – шепчет она.

– Да. Его отец умер, когда он был совсем юн. И ему никто не сказал, что божественная служанка в его усадьбе – его мать. Потому, наверное, что он возненавидел все Божественное, а его мать была милой и доброй, не слишком умной и не хотела расстраивать его. А потом случилось то, что случилось в Малидеши.

Что-то падает в снег и шипит. Это горячая слеза со щеки Олвос.

– И Авшакта си Комайд решил, что нужно что-то делать.

Олвос пытается заговорить снова, но не может.

– Значит, он пытал собственную мать, – говорит Шара, – чтобы отыскать способ убить богов.

Олвос с трудом кивает.

– И хотя кадж не знал этого, он был из рода Благословенных, поэтому действительно сумел изобрести то, что хотел, и свергнуть власть Континента.

– После того как убил свою жалкую служанку, естественно.

Шара зажмуривается. Она отказывается верить в это. Это слишком ужасно.

– Я так долго держала это в себе, – говорит Олвос. – Господину Панъюю я всего лишь сделала намек – но сказать никому не сказала. Но это хорошо – выговориться. Это хорошо – рассказать кому-то о том, что произошло с моей дочерью.

– Вашей дочерью? То есть вы и Жугов…

– Он был очень обаятельным мужчиной, – признается Олвос. – И хотя я видела, что он совершенно безумен, меня все равно влекло к нему.

– Очень хорошо вас понимаю, – кивает Шара.

– Жугов был умен и сразу понял, что к чему, когда на Континент вторглись войска каджа. Он понял, что в гордыне своей породил смерть Континента и других Божеств. А перед тем, как спрятаться в тюрьме Колкана, он отомстил – послал фамильяра, который рассказал страшному вражескому полководцу о том, кто была его мать.

– Понятно, – вздыхает Шара. – Кадж, после того как убил Жугова, впал в тяжелую депрессию, спился и умер.

– Горечь порождает горечь, – говорит Олвос. – Стыд порождает стыд.

– Ты пожнешь то, что посеял, – говорит Шара. – И что посеял, то и пожнешь.

Олвос улыбается:

– Ты цитируешь мои слова – это приятно.

Улыбка изглаживается с ее лица.

– Я так долго жила с этим знанием… И все эти годы я знала, что политическое равновесие и новая замечательная страна, двигающая вперед технический прогресс, – все это зиждется исключительно на лжи. Сайпур и Континент исходят взаимной ненавистью, совершенно не подозревая, что породили друг друга. Они не разделены, а связаны общей судьбой. Когда приехал Ефрем, я решила, что пора раскрыть этот секрет. Но ты же понимаешь, что это значит… для тебя.

Шара слышит собственное дыхание, и оно кажется ей очень громким. Еще она чувствует, как колотится кровь в сосудах на лбу и за ушами.

– Да, – слабым голосом отвечает она. – Это значит, что моя… моя семья…

Как сильно горит этот костер, у нее сейчас глаза вскипят…

– …что в нас течет божественная кровь.

– Да.

– Мы… мы – те самые существа, которых больше всего боится наша страна.

– Да.

– Вот почему Колкан и Жугов подумали, что я – это вы.

– Возможно, что и так.

Шара плачет – не от горя, а от злости.

– Значит, все, что я сделала в жизни, не в счет?

– Не в счет?

– Но ведь мир приспосабливается к желаниям Благословенных, разве нет? Он помогает им совершать великие деяния – не потому, что они на них способны, а в силу их природы. Значит, все, что я сделала, – это понарошку?

Олвос затягивается трубкой и выдыхает дым.

– Ты, конечно, позабыла, – говорит она, – что Благословенная кровь от поколения к поколению слабеет. А очень часто теряет силу буквально сразу.

Она меряет Шару взглядом горячих блестящих глаз.

– Сударыня Комайд, вы как считаете, у вас жизнь легкая?

Шара вытирает глаза:

– Н-нет…

– И что, ты получала все, что хотела?

Шара припоминает, как падал наземь бледный помертвевший Во.

– Нет.

– Ты считаешь, – спрашивает Олвос, – что это в ближайшее время может перемениться?

Шара отрицательно мотает головой. «Если и изменится, – думает она, – то только к худшему – могу что угодно прозакладывать, что так и будет…»

– Ты – не из Благословенных, Шара Комайд, – говорит Олвос. – И хотя ты приходишься дальней родственницей мне и Жугову, мир обращается с тобой как со всеми остальными, – то есть плюет на тебя с высокой башни. Считай себя везучей. А вот с твоими родственниками… не все так просто.

Холодный ветерок щекочет Шарину шею.

В костре опять что-то лопается, снопом летят искры.

– Поняла, – говорит она.

Олвос поглядывает на нее из-под полуприкрытых век, словно бы прикидывая, что она будет делать дальше.

– Я рассказала тебе много, очень много, Шара Комайд. Дала тебе бесценную информацию. Что ты собираешься с ней делать?

В разуме Шары бушуют и свиваются гнев, горечь и жалость, взрываются фейерверками, но это лишь поверхность – со своими завихрениями, дурацкими кувырканьями и лихорадочными порывами. А со дна пузырьком всплывает… мысль.

Олвос кивает:

– Отлично. Возможно, я мудрее, чем думала. Божества – они не всегда понимают, что делают. Может, мы такие же орудия в руках судьбы, как и смертные… И возможно, я выбрала Ефрема лишь затем, чтобы сюда приехала ты.

Шара дышит очень медленно:

– Я думаю, – говорит она, – что мне пора домой.

– Хорошо, – соглашается Олвос.

И чубуком трубки показывает на просвет между двумя стволами:

– Пройдешь между ними – попадешь к себе в спальню. Хочешь уйти – иди.

Шара поднимается и смотрит на сидящую Олвос, не зная, как поступить.

– Я увижу тебя снова?

– А ты хочешь меня снова увидеть?

– Я… мне кажется, это будет здорово, да.

– Что ж… И ты знаешь, и я знаю, что, если ты решишься на то, что я думаю, и у тебя все получится, твой путь уведет тебя прочь от этих берегов. А я не хочу покидать это место – я не раздаю указаний своим последователям, но все-таки за ними нужно приглядывать.