Мэри Стюарт - Хрустальный грот

На следующую Пасху, на празднике в честь коронации, увидел король Утер Игрейну, жену Горлойса герцога Корнуэльского, и сразу возгорелся такой страстью к ней, что, позабыв об остальных, все внимание отдал ей одной. Прекрасная герцогиня не отвечала на его любовь ни словом, ни взглядом, но ее супруг, не испросив разрешения, в ярости покинул двор и вернулся с женой своей и вооруженной стражей назад в Корнуолл. Разгневанный Утер повелел Горлойсу вернуться к его двору, но Горлойс не пожелал повиноваться. И тогда Утер, придя в неистовство, собрал сильное войско, пошел на земли Корнуолла и принялся жечь его города и замки. А Горлойс не решался сойтись с королем в битве, поскольку воинов у него было много меньше, чем у того, а потому, больше тревожась о жене, чем о самом себе, он отослал ее в замок Тинтагел, так как считал его наиболее надежным убежищем, а сам приготовился защищать замок Димилиок. Утер же немедля подошел к сему укреплению и осадил его, преградив в него всякий доступ, а сам стал искать способа проникнуть в Тинтагел и овладеть Игрейной. По прошествии недели он испросил совета у Ульфина, своего друга и соратника, и поведал ему о том, чего так пылко жаждал: «Подай мне совет, каким образом я мог бы удовлетворить мою страсть, иначе я погибну истерзанный муками». Ульфин, повторив королю то, что государь уже знал, — что Тинтагел неприступен, предложил послать за Мерлином. И, тронутый столь пламенной любовью короля, Мерлин обещал помочь ему. Применив различные снадобья и волшебные искусства, он придал Утеру облик Горлойса, так что государь стал во всем точным ему подобием. Ульфина Мерлин обратил в Иордана, приближенного Горлойса, а себя самого — в Бритаэля, одного из военачальников герцога Корнуолла. И втроем они пустились в путь в сторону Тинтагела и в сумерки подошли к крепости, где привратник распахнул перед ними ворота. И Игрейна, приняв Утера за герцога, своего мужа, ласково приветствовала его и приняла на своем ложе, и не отказала ему ни в чем, чего бы он ни пожелал. В ту ночь она зачала Артура.

Но между тем у стен Димилиока битва разгорелась, и пал Горлойс, в первых рядах бросившийся на врага. В Тинтагел к Игрейне явились гонцы, чтобы возвестить ей о гибели ее супруга. Но, увидев короля, сидящего рядом с нею в облике герцога, они смешались и поразились, так как, оставив его убитым в бою, обнаружили, что он живой и невредимый перед ними. Тогда король признался в обмане и несколько дней спустя взял за себя Игрейну.

Утер Пендрагон царствовал еще пятнадцать лет. В те годы он ни разу не видел своего сына Артура, которого в ночь, когда он родился, принесли к потайной калитке Тинтагела и передали в руки Мерлину, который втайне воспитывал ребенка, пока не пришло время Артуру унаследовать трон Британии. И пока длилось славное правление Артура, Мерлин служил ему советом и делом. Позднее, уже на склоне лет, Мерлин полюбил пылко юную девушку по имени Вивиана, которая в уплату за любовь упросила его научить ее всем волшебным искусствам. И когда сделал он так, она навела на него чары и погрузила Мерлина в беспробудный сон. Одни говорят, что спит он в пещере под сенью боярышниковой рощи; поверить другим, так искать его надо в хрустальной башне, а третьему сказано, что укрыт он одним лишь воздушным ореолом. Пробудится Мерлин, когда пробудится и восстанет Артур, и возвратится вместе с ним в горький час, когда возникнет в нем нужда у его страны[9].

Ни один романист, пишущий о Британии Темных веков, не решится взяться за дело, хотя бы вскользь не остановившись на проблеме географических названий. Автор обычно объясняет, почему решил использовать те или иные названия, но я признаюсь, что одновременно и более, и менее других повинна в непоследовательности. В период истории, когда кельты, саксы, римляне, галлы и кто знает, кто еще, колесили по неспокойной и раздробленной Британии, каждое место должно было иметь по крайней мере три названия. Приходится руководствоваться лишь догадками о том, какое из них было наиболее употребительным в каждое данное время. В самом деле, «данное время» рождения короля Артура относят приблизительно к 470 году нашей эры, а V век — довольно темный отрезок британской истории. В довершение путаницы за основу своего романа я взяла полумифологическое романтическое повествование, записанное в Оксфорде в XII веке неким уэльсцем[10], который подает названия мест и имена людей, так сказать, на постнорманнском диалекте с налетом церковной латыни. Поэтому и в моем повествовании читатель встретит Винчестер наряду с Рутупией и Динас Эмрисом, а также жителей Корнуолла, Южного Уэльса и Бретани вместо жителей Думнонии, Деметии и Арморики.

Прежде всего я хотела просто сделать свой рассказ понятным. Мне хотелось по возможности избежать такой раздражающей уловки, как словарь в конце книги, когда читатель вынужден отрываться от чтения, чтобы сверять географические названия, или решает читать не останавливаясь и совсем запутывается. Еще хуже приходится неанглоязычному читателю: он ищет в словаре Каллеву, обнаруживает, что это Силчестер, но по-прежнему остается в неведении, пока не обратится к карте. Так или иначе, от этого страдает повествование. Поэтому, когда мне предоставлялась возможность выбора, я пыталась использовать то название, которое сразу бы давало читателю представление о географическом положении этого места: для этого я иногда пользовалась приемом, дающим возможность рассказчику приводить несколько названий кряду, вставляя даже современные, когда это не казалось совсем уж не к месту. Вот пример: «Маэсбели, возле Крепости Конана, или Каэрконана, которую иногда называют Конисбургом». В других местах я выбирала то или иное название произвольно. Совершенно очевидно, что в романе, написанном на английском языке, который, однако, в воображении читателя должен был быть латынью или валлийским (кельтским языком Южного Уэльса), было бы педантством писать о Лондиниуме, когда речь идет о Лондоне. Упоминая Лондон, Гластонбери, Винчестер и Тинтагел, я использовала современные названия этих мест, поскольку они, будучи средневековыми по происхождению, настолько освящены традицией, что прекрасно вписываются в контекст там, где невозможно ввести современность, скажем, Манчестера или Ньюкасла. Эти «правила», конечно, ни в коем случае не подразумевают критики в адрес других писателей; каждый выбирает форму исходя из своего произведения; а поскольку это всего лишь литературный вымысел, который никто не станет рассматривать как реальную историю, я позволила себе руководствоваться законами поэзии: то, что воспринимается легко и образно и звучит лучше всего, — это и есть наилучший вариант.