Анатолий Нейтак - Уроки гнева

Встречают цветами!

Владыка нередко покидал Столицу, объезжая подвластные земли с небольшой свитой из Серых, из старших чинов Большого Приказа и людей Тайной службы. Он, Пламенный, проезжал по сёлам, останавливался в городах, слушал доклады и жалобы, при необходимости — чинил суд. Но за все десятки кругов ни один цветок не упал под копыта его коня. Люди собирались, смотрели на Владыку и его свиту, иногда кричали, иногда молчали, но всегда — боялись.

Полуживотные. Недоразумные. Подданные и слуги. Очень редко что-то большее.

Люди!

…Последние ступени. Фэре Ночной едва уловимо меняется, и Пламенный, ощутив это, понимает: пришли. Рублёный жест, отличающий воинов (у людей из стражи резкость движений почти та же — переняли). За жестом следует импульс гудящей энергии. Кусок стены уходит в первую Тень, и тастары входят в гулкий подвал.

Здесь нет факелов, а светошары не сияют. Но тастары — не люди, мрак не помеха им. Без света Пламенный различает медленный танец фэре Смотрящего и худое длинное тело, парящее в столбе силы. Отблески тонкой магии оживляют камень подвала, но с плотью тастара сделать того же не могут они. Чтобы приблизиться к бесконечности бытия, одолевая поставленные разуму границы, мастера Видений должны балансировать на волос от смерти, убивая в себе всякое движение, кроме движения чистых сил. Лишь фэре Смотрящего выдаёт, что он жив.

Но так длится недолго.

Когда Пламенный и Ночная подходят к столбу силы, мастер Видений уже дышит, и в тишине подвала ясно слышен слабый стук его сердца. Не пытаясь покинуть воздушное ложе, Смотрящий слегка поворачивает голову.

"Пламенный. Ты пришёл".

— Смотрящий. Я внимаю.

Помимо прочих искусств духа, Смотрящий хорош в дэну — разговоре без слов. Образы, вспыхивающие в его разуме, отчётливы и ярки, прекрасны в своей завершённости. Медленные и плоские, слова не могут быть так прекрасны. Даже слова тастар-мид.

"Я видел беды. Потомок последнего короля Равнин, что правил до нас, ведёт сюда одного из Могучих. Согласие их нерушимо, и оба они желают нашей смерти".

— Мне сообщили. Что мы можем сделать?

"Есть выбор. Его знаешь и ты. Мы можем остаться, чтобы сражаться — и умереть. Род наш прервётся, знания и искусства уйдут, но гордость уцелеет и слава продлится".

Утешительно, подумал Пламенный. Но мёртвым не надо утешений.

Мёртвым уже ничего не надо.

"Можно разбить кристалл гордости на камне нужды и продолжить бегство. Жизни свои мы сбережём, а позже сможем вернуться в эти земли. Но высока цена, и не все захотят платить".

Не говоря ничего ни словами, ни без них, Пламенный ощутил гнев Ночной.

Да, она — воин. Она не захочет платить эту цену снова. Гордость её велика, и не Могучему, каков бы он ни был, согнуть её. А значит, гордость убьёт её — и часть Пламенного умрёт вместе с ней. Умрёт и не возродится более…

— Ты режешь глубоко. Смотрящий, есть ли третий выход?

"Кромка тонка и может обломиться. Кромка остра и может убить. Но на всякую силу есть равная сила и сила большая. Ответ, что ты ищешь, может найтись за Поворотом".

Фэре Пламенного забилось, рождая вихрь в вихре. В глазах плеснула горечь.

"Дар асали — редчайший дар. Смотрящий, ты знаешь не хуже меня: среди нас, малого осколка былого, нет мастеров Перепутья. Можно уйти за Поворот, можно даже найти щит, что выдержит ярость Могучего. Но и достигнув нужного — как вернуться, не потерявшись средь граней и отражений?"

Ответ Смотрящего — росчерк ветра в потоке ночи.

"Четвёртого выбора нет".

Двое владык поднимались по лестницам, как спускались: молча. Сплетаясь, фэре их пели нежнее, чем когда-либо раньше. Пели о близости, о тишине, о боли разлуки.

Неизбежность пела в них: Пламенный уходит. Гордость и сила пели: Ночная остаётся.

Я ухожу, думал тастар, почти без надежды вернуться. Она остаётся без надежды выиграть битву. Время уходит, уходит, но приближается Агиллари, потомок изгнанников. Можно найти за Поворотом Мощь, что повергнет Могучего — но вернуться слишком поздно. И разум говорит мне, что я ступаю по воде. Но на что ещё опереться, если земля не держит Народ?

Я ухожу.

Когда двери покоев Владыки закрылись за ними, Ночная повернулась к своему ааль-со.

— Ты не вернёшься. — Сказала она. — Я буду ждать.

И ещё:

— Оставь мне свой след.

Ждать ответа она не стала. Её фэре раскрылось властной спиралью, и отлетел в сторону древний клинок, принадлежавший ещё её матери.

Пламенного обожгло.

— Не надо, — прошептал он, — ведь ты…

— Я так хочу, — был ответ. — И ты тоже хочешь. Не медли!

Отгремела буря глубин. Разум вернулся к Пламенному. Первым порывом, чистым, как свет, он нашёл рядом фэре Ночной. Нежно, очень нежно коснулся зерна новой жизни.

И сын его — да, именно сын — ответил.

— Жди меня, — прошептал тастар.

Искра новой магии в фэре Ночной стала чуть ярче. Словно мигнула:

"Жду", — говорила она.

— Гес, тебя призывает Владыка.

Призывает и призывает. Идём. Хотя внутри буравчиком чешется блоха-любопытство: почему меня? Почему в такое время? Два часа до рассвета, рань несусветная! И зачем…

Привычным движением разума Эхагес придавил блоху. Всё станет ясно в должное время.

Незачем вибрировать.

Даром что поднятый с постели и собиравшийся меньше минуты, он выглядел достойным звания Серого стража. Гладкий ёжик светлых волос, внимательный, нимало не сонный взгляд, чёткие движения, тёмно-серая форма — чистая и аккуратная. Меч на боку. (А как иначе? Никак). Но Эхагес не обольщался. Даже до ветерана ему далеко: слишком молод, опыта недостаёт. А уж до идеала… Он, как бы ни был хорош — всего лишь человек. Тренированный, сильный, быстрый.

Но не тастар.

Вот и блоха-любопытство в душе оживает…

В своих покоях Владыка был не один. Для многих людей различать тастаров по внешности было непросто; для многих, но не для Серых стражей. Эхагес сразу узнал наставника одного из его наставников, Ночную. Но даже тени верной догадки о том, что Пламенный делал здесь вместе с ней, в уме стража не возникло. А потом цельное, сосредоточенное внимание привычно оттеснило сумятицу мыслей.

Меж тем владыки словно не заметили появления стража. Глядя не совсем друг на друга и не совсем мимо, они по очерёди мелодично ворчали и присвистывали, говоря о чём-то на своём собственном языке.

Или не на нём? Серые стражи учили начатки тастар-мид, этой переменчивой и частью недоступной для человеческого уха речи; но Эхагес, поневоле ловя отзвуки разговора владык, не мог разобрать ни единого "слова", понятного хотя бы смутно. Значит, беседа ведётся на тему, которую владыки затрагивают крайне редко.