Стивен Эриксон - Дом Цепей (litres)

Именно завопил, потому что точно в момент приветствия повалился набок и неуклюже грохнулся на твёрдую землю.

— Да помогите же мне, идиоты!

Геборик оглянулся на женщин, но первым метнулся вперёд Серожаб.

— Еда!

Старик снова завопил:

— Не подходи ко мне! Я принёс вести! Всем вам! Л’орик мёртв? Нет! Мои тени всё видели! Вы — мои гости! А теперь помогите мне расцепить ноги! Ты, девочка. Нет, вот ты, другая девочка! Ладно, пусть обе! Красивые женщины трогают мои ноги, мои ляжки! Жду не дождусь! Интересно, они заметили алчную похоть в моих глазах? Разумеется, нет, я ведь лишь беспомощный дедушка, потенциально — отцовская фигура…

Резчик стоял в самом верхнем чертоге башни, глядя в единственное окно. Позали тявкали бхок’аралы, прерываясь время от времени, чтобы издать хриплые, печальные вопли.

Он проснулся в одиночестве.

И сразу же понял: она ушла. И не оставила следа, по которому он мог бы пойти.

Некоторое время назад Искарал Прыщ наколдовал себе мула и куда-то уехал. К счастью, Могора тоже не показывалась.

Целый день — в задумчивом одиночестве.

До этого мига.

— Тебя ждут бессчётные дороги.

Резчик вздохнул:

— Здравствуй, Котильон. Я всё гадал, явишься ли ты… снова.

— Снова?

— Ты говорил с Апсалар. Здесь, в этой комнате. Ты помог ей решиться.

— Она тебе сказала?

Юноша покачал головой:

— Не совсем.

— Это было её решение, Резчик. Только её.

— Не важно. Забудь. Но странно. Ты видишь бессчётные дороги, а я… ни одной, которая стоила бы странствия.

— А ты ищешь чего-то стоящего?

Резчик неторопливо закрыл глаза, затем вздохнул:

— Что я должен для тебя сделать?

— Был один человек, которому поручили хранить жизнь юной девушки. Он делал всё, что мог, — с такой самоотверженностью, что привлёк — печальной своей кончиной — внимание самого Худа. О, даже Владыка Смерти заглянет в душу смертному, — при подходящих обстоятельствах. Если его подходящим образом… заинтересовать. И вот, человек этот стал ныне Рыцарем Смерти…

— Я не хочу становиться никаким «Рыцарем» ни для чего и ни для кого, Котильон…

— Не в том направлении думаешь, мальчик мой. Позволь, я закончу историю. Этот человек сделал всё, что смог, но не справился. И теперь — эта девушка мертва. Её звали Фелисин. Из Дома Паранов.

Резчик повернул голову. Вперился в скрытое тенями лицо бога.

— Капитан Паран? Его…

— Сестра. Взгляни на дорогу. Отсюда, мой мальчик, из этого окна. Скоро вернётся Искарал Прыщ. С гостями. Среди них — девочка по имени Фелисин…

— Но ты сказал…

— Прежде чем сестра Парана… умерла, она удочерила сироту. Искалеченную, глубоко несчастную душу. Она хотела, я полагаю, — хотя мы, разумеется, никогда не узнаем наверняка, — добиться чего-то… чего-то такого, что сама она никогда не могла, не сумела добиться. Поэтому назвала приёмную дочь собственным именем.

— А мне что за дело до неё, Котильон?

— Мне кажется, ты просто упрямишься. Неверный вопрос.

— Ладно, скажи мне тогда, какой вопрос правильный.

— Что ей до тебя?

Резчик поморщился.

— Девочка приедет в компании другой женщины. Весьма примечательной, как ты сам — да и она сама — скоро увидите. И жреца, посвящённого Трича. У него ты узнаешь… много стоящего. И наконец, с этими тремя смертными странствует демон. Пока что…

— Куда они направляются? Зачем им задерживаться здесь? В гостях у Искарала?

— Как зачем? Чтобы забрать тебя, Резчик.

— Не понимаю.

— Симметрия, мальчик мой, — сама по себе сила. Воплощение, если угодно, природного стремления к равновесию. Я поручаю тебе хранить жизнь юной Фелисин. Сопровождать их в долгой, опасной дороге.

— Какой грандиозный жест с твоей стороны.

— Не думаю, — огрызнулся Котильон.

Наступило молчание, за время которого Резчик успел пожалеть о своём последнем замечании. Наконец даруджиец вздохнул:

— Я слышу топот коней. И голос Прыща… он провозглашает очередную тошнотворную диатрибу.

Котильон промолчал.

— Хорошо, — сказал Резчик. — Эта Фелисин… искалеченная душа, говоришь? До таких трудно достучаться. Сдружиться с ними, я хотел сказать. Раны не зарастают, шрамы всегда пылают болью…

— Её приёмная мать неплохо справлялась, учитывая её «шрамы». Радуйся, мальчик мой, что это дочь, а не мать. И в худшие мгновения подумай о том, что́ чувствовал Бодэн.

— Бодэн. Телохранитель старшей Фелисин?

— Да.

— Ладно, — сказал Резчик. — Сгодится.

— Что именно?

— Дорога. Эта — сгодится. — Он колебался, но затем всё же добавил: — Котильон, ты говорил о… равновесии. И мне тут пришло в голову…

Взгляд Котильона заставил его замолчать. Юноша был потрясён, увидев в нём неприкрытое горе… и сожаление. Покровитель убийц кивнул.

— От неё… к тебе. Да.

— А она поняла, как думаешь?

— Боюсь, слишком ясно.

Резчик снова уставился в окно.

— Я её любил, понимаешь? Всё ещё люблю.

— Значит, ты понимаешь, почему она ушла.

Юноша склонил голову, уже не способный сдержать слёзы.

— Да, Котильон, — прошептал он. — Понимаю.

Оставив далеко позади древний прибрежный тракт, Карса Орлонг направил бег Погрома вдоль кромки нового внутреннего моря. На востоке над мутными водами нависли грозовые тучи, но ветер гнал их прочь.

Некоторое время теблор разглядывал небо, затем остановился на небольшом пригорке, усыпанном валунами, и спрыгнул с коня. Подойдя к большому плоскому камню, он сел. Подтянул вещевой мешок, порылся в кармане, извлёк засоленное мясо бхедерина, сушёные фрукты и козий сыр.

Он поел, глядя на волны. Закончив трапезу, развязал ремешки и вытащил наружу изломанные останки т’лан имасски. Поднял их так, чтобы иссушённое лицо ’Сибалль обратилось к неспокойным водам.

— Скажи, — спросил Карса, — что ты видишь?

— Своё прошлое.

Недолгое молчание, затем:

— Всё, что я утратила…

Теблор разжал хватку, и обломок трупа рухнул в пыль. Карса нашёл мех с водой и напился. Затем уставился на ’Сибалль.

— Когда-то ты сказала, что, если тебя бросить в море, душа твоя освободится. Забвение придёт к тебе. Это правда?

— Да.

Одной рукой урид поднял её с земли, встал и подошёл к кромке воды.

— Стой! Теблор, стой! Я не понимаю!

Лицо Карсы помрачнело.

— Когда я отправился в этот путь, я был молод. Верил в одну только вещь. В славу. Теперь я знаю, ’Сибалль, что слава — ничто. Ничто. Это я теперь понимаю.

— Что же ещё ты понял, Карса Орлонг?