Книга скорбящей коровы - Уолтер Уангерин

— Вот это,— говорил Пес с состраданием,— называется сильный довод. Горы стоят вечно, хотя попытка была убедительной, добрый мой друг. Но горы стоят вечно, и многих сильных духом перемололи они. — Он вздохнул, а потом зарыдал спокойно и почти умиротворенно.

Вдруг Петух произнес:

— Головная боль. Голова болит! — Он резко оборвал фразу.

А затем он не пошел важно и напыщенно. Он спотыкаясь заковылял в Курятник.

Пес вертел глазами, по-прежнему лежа на спине.

— Доктор, посланный небесами, — сказал он.

_______

Утром Петух-Повелитель Шантеклер шагнул из Курятника, дабы прокукарекать встающему солнцу и разбудить всех своих насельниц. Но этим необычайным утром он, закончив, зашелся хриплым кашлем; а затем он обнаружил, что стоит на чем-то теплом. Он посмотрел вниз и обнаружил под собой улыбающегося ему Пса. Пес тряс головой. На глазах у него были слезы.

— Какой голос в эдаком замечательном маленьком клювике,— сказал он.

— Какая головная боль, — сказал Петух, — от эдакой подстилки.

Пес застенчиво опустил голову

— Спасибо, Доктор,— сказал он.

Петух отпрыгнул и важно прошествовал прочь. Перья его хвоста колыхались сзади, будто флаги.

— Именуюсь Шантеклер, — сказал он, — ты, тряпка.

— Это дело пустячное; действительно ничтожное дело, — отозвался Пес, следуя за ним, — но для меня тоже нашлось имечко. Конечно же, в нем нет никакой красоты. Если Доктор желает звать меня Тряпкой вместо Пес Мундо Кани, этот Пес будет счастлив.

Начиная с этого дня Пес Мундо Кани впадал в уныние, если Шантеклер кукарекал восходящему солнцу откуда-нибудь еще, помимо его собственной жалкой и шероховатой спины.

Шантеклер, Петух-Повелитель, кукарекал в гневе, это несомненно. Выведенный из себя или просто не в духе, он мог призывать гнев Создателя на древесного клеща или на что-нибудь в этом роде, коли на то пошло. Но ни у кого не должно возникнуть ни впечатления, будто он кукарекал лишь в подобных случаях, ни мысли о том, что он знал кукареканье лишь такого рода. Кукареканье было его ремеслом.

Вообще-то Шантеклер делил свои кукареканья на две основные категории. Одни он называл своими «случайными кукареканьями»: кукареканьями, родившимися сию секунду, по случаю, по настроению и не привязанными к определенному часу. Таковым образом он кукарекал при любых капризах и волнениях.

Кукареканье для смеха и кукареканье горестное; задорное, радостное кукареканье, что погружает в ликование и заставляет пускаться в пляс прямо в Курятнике; тихое, вкрадчивое, стыдящее кукареканье, от которого куры прячут головы под крыло. Когда что-нибудь сильно восхищало его, он мог кукарекнуть эдаким переливчатым кукареканьем. Кукареканьем, подобным громовому набату, он мог призывать сами звезды, и тогда сами звезды становились на караул. А в случае смерти кого-то дорогого его сердцу Шантеклер, Петух-Повелитель, оплакивал кончину, вознесясь на крышу своего Курятника и там издавая горловое кукареканье, которое звоном тяжелого чугунного колокола разносилось по всей округе, и тогда твари Господни непременно оставляли свои дела, склоняли головы и проливали слезы.

Кукареканье гордое и триумфальное кукареканье; кукареканья на случай победы или поражения. А также кукареканье откровенно ради самого кукареканья.

Но был и другой полновесный набор кукареканий, которыми он пользовался в некие определенные часы в течение дня. Эти вершились лишь в надлежащее время, и назывались они «канонические кукареканья». Они сообщали всему миру — по крайней мере, той части мира, коей он был Повелителем,— который нынче час, отзываясь благословением в ушах слушающих. За что благословляли? За то, что день этот и минута эта обычны и хорошо знакомы; за то, что даны им направление, и смысл, и надлежащая основа. Что до созданий земных, то они ожидали его канонических кукареканий и пребывали в мире и покое, когда слышали их. «Да, да, — говорили они, — день этот — наш день, ибо Шантеклер сделал его нашим». Именно так говорили они по утрам, признательные за то, что благодаря его кукареканью день не принесет им ни неожиданностей, ни страхов. А днем: «День перевалил за половину, лучшее еще впереди». Большое утешение — иметь возможность соизмерять день и дневную работу.

Семь раз в день, сознавая свой долг, с глубочайшим чувством важности содеянного и во исполнение незапамятной воли Создателя, Шантеклер выкликал свои канонические кукареканья.

На рассвете, с шероховатой спины Мундо Кани, он кукарекал свежим, сочным кукареканьем, звучащим, будто студеная вода, и моментально будившим куриц. Когда наступало время отправляться на работу, он употреблял другое кукареканье: «Чу-чу-чу!» — нечто вроде трогающейся с места паровой машины; и уж тогда никто не мог ничего поделать: сами собой начинали бить крылья, и когти принимались скрести землю в поисках зернышек и личинок, и клювы начинали клевать.

В девять часов, в полдень, а затем еще раз, в три часа, Петух кукарекал, дабы известить, что за день протекает окрест. Голова задрана, гребешок красный, как коралл, клюв черный, как антрацит. Он прислушивался к ветру; он следил за цветом неба; он наблюдал, как скребут землю те, кто скреб землю; он обдумывал новости, все и отовсюду, за весь этот день вплоть до настоящего момента — а затем он выкрикивал несколько интенсивных кукареканий и о том, и о сем, и так далее, и тому подобное. Всякая тварь получала представление о сегодняшнем дне, когда Шантеклер совершал эти кукареканья: в девять часов, в полдень и, наконец, в три. И благосклонно позволял времени течь дальше.

Черед шестого кукареканья наступал, когда солнце клонилось к закату. Было несколько причин, почему всякая курица так радовалась, заслышав его. Во-первых, звуком оно как-то напоминало похвалу; разливаясь в вечернем воздухе, оно каждого похлопывало по спине и каждому, будто легким ветерком, охлаждало лоб. «Хорошо»,— сообщало это кукареканье. «Хорошо, и лучше, чем ты делала вчера. А теперь — довольно. Пора ужинать. И спокойно отдыхать». Итак, вот каковы дополнительные причины того, что всякая курица радовалась этому призыву: работа сделана, и наступает время ужина.

Но все-таки самым приятным из всех было седьмое кукареканье. Оно было спокойно, как вечерние сумерки. Оно приносило мирную ночь в куриное гнездо. Оно было умиротворением и покоем, и «вы в безопасности», и благословением, и «а теперь пора спать». До чего ж прекрасное слово «сделано», когда сделано хорошо.

Когда Шантеклер кукарекал свои канонические кукареканья, день облачался в надлежащие одежды; куры жили и скребли землю в мире, счастливые тем, что есть, и без страха перед тем, чего не миновать;