Александр Уралов - К.И.С.

И дрожал, и колебался язычок пламени, и вновь разгорался, вселяя надежду в мою истекавшую жизнью душу.

На четвёртую ночь жар резко пошёл на убыль. Все эти дни я бродил по покоям замка Эдвина Алого и не находил себе места. Меня сводило с ума равномерное пение, доносящееся из часовни замка. Несмотря на знакомые с детства слова псалмов, мне чудилась в них мрачная красота обряда отпевания.

В замке царили полумрак и уныние. Иногда появлялся домовой и шепотом, прерываемым всхлипываниями, приглашал меня к ужину, но я только махал лапой.

Какая уж тут еда!…

Однажды я наткнулся на старого друга семьи Эдвина Алого, грубияна и весельчака Гревса, лихого забияку, любившего разыгрывать из себя солдафона. Мы молча обнялись, и я поразился тому, насколько потухли его глаза. Он похлопал меня по спине и, понизив голос, прогрохотал:

— Котёныш, чертов ты колдун, скажи мне — как она, выберется?

— Не знаю, мастер Гревс, — искренне ответил я. — Я надеюсь, и я молюсь всей душой. Не может всё кончиться так плохо.

— Эх, котёныш, — тоскливо сказал Гревс, глядя куда-то в сторону, — сейчас посидеть бы нам с тобой за столом, да чтобы Лина рядом сидела, и пир… и Эдвин… видно, в ближайшее время — не судьба. Еду я. Никогда в жизни не думал, что от Эдвина, — от Эдвина! — с таким тяжёлым сердцем уезжать буду.

— Куда вы, мастер?

— Дела, братец, дела… Рыцарь распахнул нам здоровенную дыру во весь горизонт. Эдвину что, он маг, а я не могу сразу, сходу привыкнуть к мысли о том, что наш мир так резко раздулся. Там где были области Мрака — целые страны, чёрт бы их побрал!

Он перешёл на шёпот:

— Позавчера в первый раз в жизни на вурда напоролся, представляешь? Вот ведь сволочь, душа в пятки ушла. Экая мерзость, тьфу!

— Да уж, — согласился я, — удивительно мерзкое создание…

— Какое уж там мерзкое! Дрянь, погань, если не сказать больше!.. Бедная девочка… шесть лет! В голове не укладывается — шесть лет прошло! Ей сейчас двадцать два, а ещё месяц назад я сидел в зале и поднимал кубок за её шестнадцатилетие…

Он засопел, шёпотом выругался и, хлопнув меня по плечу, торопливо зашагал по коридору. Я грустно смотрел ему вслед. У самого поворота он обернулся и зычно проревел во всю свою знаменитую глотку:

— Не смей киснуть, Стивенс! Я в Эдвина верю!

Эдвин Алый, светясь от счастья выбежал из покоев дочери и взвился в воздух раскалённым болидом. На страшной скорости, буравя раздираемый в клочья воздух, он сшиб с глубокого ночного неба несколько звёзд, и рассыпался фейерверком…

Рыцарь бережно держал слабую руку Лины и неотрывно смотрел на лицо девушки.

Бесшумно возникший позади Эдвин положил ему на плечо руку и тихо сказал:

— Теперь уже всё позади.

Повернувшись, он буквально-таки подхватил меня, и мы мгновенно очутились в коридоре.

— Ну, магистр, пришло время оставить их вдвоём. А нас с тобой ждёт знатная трапеза!

— Ах, ваше величество, — сказал я, хлюпнув носом, — наконец-то я расспрошу у вас обо всём, что остаётся мне непонятным. Однако прошу простить меня, но я всё-таки на минутку вернусь, хорошо?

— Хорошо, уважаемый Стивенс! — рассмеялся маг. — Я жду тебя в главном зале.

Я вошел в комнату, стараясь не реветь. Рыцарь стоял на коленях у ложа Лины, положив голову на её руку. Увидев меня, девушка слабо улыбнулась и прошептала:

— Заходи, Кис. Как тебе после всех злоключений наши рябчики?

— Эх, Лина, Лина, — разревелся-таки я, — какие уж там рябчики. А я уж чего только не передумал…

Рыцарь поднял голову и посмотрел на меня покрасневшими от бессонницы глазами.

— Кис, ты поросёнок, — сказал он, улыбаясь, — я только-только решился было поцеловать мою любимую девушку, как ты ввалился разводить здесь сырость.

— Целуйтесь на здоровье, молодёжь, — сморкаясь, всхлипнул я, — только не переусердствуйте. Линочка ещё слаба, а ты накинешься на неё, как дурацкий Ромео…

Кис давно уснул, когда мы осторожно вышли на огромный балкон. Луна дружелюбно смотрела на нас, а потом, устыдившись назойливости, подернулась легкой кисеёй облака и притушила свой внимательный взгляд. Я глядел на лицо Лины и думал о том, как дорого дались ей последние шесть лет. Лина серьёзно глядела на звёзды и молчала.

— Лина! — прошептал я, — Лина, девчонка ты упрямая, как ты только решилась на это?

Лина обернулась, поглядела мне прямо в глаза. Видно было, что она хотела что-то сказать, но вдруг доверчиво прижалась к моей груди. У меня захолонуло сердце, и я крепко закусил губу. Почти бесшумно шлёпавший мимо домовой жалостливо таращился на меня, вдруг он широко улыбнулся, помахал нам рукой, и бесплотные, алые розы мягко осыпали нас, пламенея в ночи удивительными фонариками. Где-то далеко тихо играла удивительная музыка.

Лина подняла голову и тихо спросила:

— Всё хорошо, правда?

— Правда. Я люблю тебя.

Лина улыбнулась и знакомым, ещё девчоночьим, жестом откинула с лица непослушные пряди. Глаза её искрились.

— Скажи мне это ещё раз, — попросила она.

Вместо ответа я поцеловал её в уголки губ и прошептал:

— А ты?..

— Глупый, глупый мой драчунишка, — улыбалась Лина, и я всем своим существом почувствовал, как отпускает сердце, как трескается и тает шестилетний, кровавый лёд.

Часы стали бить полночь…

Я стоял перед гранитной статуей моего давнишнего, ненавистного врага.

Тонко свистел ветер, перекатывая по барханам колючие легкие мотки противной травы. Лицо статуи Гвалаука с отвалившимся носом было полно трещин, забитых песком.

Где-то вдали часы отбивали последние удары.

Вышедший из-за постамента низкорослый вурд прошипел мне:

— Он и так уже умер…

— Нет, — с трудом выговорил я, и поднял неимоверно тяжёлый и горячий меч.

Неловко, как в бреду, я ударил статую по плечу. Вурд захихикал, и вдруг захлебнулся визгом, увидев, как я замахиваюсь раскалённым мечом для второго удара. Рукоять меча обжигала ладони, дымилась и светилась красным каждая трещина на старом граните. Жирные жучки расползались, кто куда, в трухе, сыплющейся из щелей постамента. Глаза заливал тягучий солёный пот, и земля уходила из-под ног.

Размахнувшись, я твёрже поставил ноги и ударил…

******

…. Упав на диван лицом вниз. Почему-то я твёрдо знал, что я дома. Тикали часы и привычно бурчал своим чревом холодильник на кухне.

Протянув руку, я дернул за шнурок старенького торшера, и тот буднично щёлкнул, включившись. Открыв, наконец, глаза, я увидел, что одет по-прежнему по-рыцарски, что на левой руке рядом с часами, красуется рыцарский браслет, а в правой — брюзжит короткими гудками телефонная трубка.