Красная Шапочка выходит на охоту (СИ) - Лакомка Ната

— Ах, так это маленькая мадемуазель вертит вами? — доктор пытался шутить, но бледнел все сильнее, и вынужден был опереться на локоть, потому что терял силы и не мог сидеть. — И когда вы узнали про меня и Саломею?

Рукоятка ножа торчала из его груди, и я знала, что если вытащить нож, то смерть произойдет меньше чем через минуту. Доктор тоже это знал, потому что не притрагивался к оружию. Удивительно, что люди, с легкостью забирающие чужие жизни, так цепляются за свою собственную.

— Сначала догадалась про вас, — сказала я, стараясь не замечать обнаженного графа, который стоял совсем рядом и только что не прижимался ко мне голым бедром. — Это произошло, когда вы дернулись к своему чемоданчику, не позволив мне взять нюхательные соли. Тогда меня это насторожило, но я не сразу поняла, что вы прячете там что-то. То, что не хотите никому показывать.

— Глупо, — признал доктор, дыша через раз. — Глупо с моей стороны. Не надо было носить хопеш с собой.

— И еще сонные капли, — добавила я. — Вы предлагали их Анне-Ми, но она не взяла. А в ночь убийства она дала мне напиться из ее графина. Я уснула, хотя совсем не собиралась спать. Значит, кто-то добавил в воду в графине сонных капель. И это была точно не Анна-Ми, а снотворное вы передавали лишь Саломее. Попробую догадаться, месье. Она была влюблена в вас, рассказала легенду своего рода, и вы вместе решили возродить славу первого Лагара — разбойника и убийцы. Вы решили заключить договор с дьяволом и убивали невинных девушек. И ещё убили мадам Анастейшу, потому что она болтала слишком много, а заодно отравили и мадам Латуф, чтобы избавиться от свидетелей. Вы — доктор, вы вхожи во все дома. Никто не станет опасаться того, кто спасает жизни. Вот и бедные старухи впустили вас безбоязненно. А потом вы избавились от вафельщика, потому что он мог выдать вас. Он видел вас ночью, когда прятал награбленное, и понял, что происходит на Марсовом поле. Но он промолчал, потому что тоже поклонялся Дуамутефу — богу алчности и ненасытности. Пусть он не знал имени вашего покровителя, но служил ему ревностно. Только дьявол не ценит верных слуг. Он посмеялся над вами. И теперь вы отправитесь прямо к нему, к своему господину. Без надежды на спасение души.

— Да, он знатно пошутил. Проклятая девственница снова разрушила договор, — Бужере засмеялся хрипло и страшно. Изо рта хлынула кровь, он закашлялся и упал, ударившись затылком. — Так не хочу умирать… — он посмотрел в небо. — Столько смертей видел… Не хочу… Дуамутеф… обманщик… — глаза его остекленели, челюсть медленно опустилась.

18. Рассвет новой жизни

Некоторое время мы трое — я, Лагар и де Неваль смотрели на мертвого прислужника дьявола, а потом ловчий наклонился и закрыл доктору глаза.

— Вот всё и закончилось, господин лу-гару, — сказал де Неваль, обращаясь к графу и почему-то усиленно отводя от меня взгляд. — Стоило делать из этого тайну?

— Как он тебя назвал? — удивилась я.

— Лу-гару, — ответил граф. — Все мои предки по мужской линии были лу-гару — колдунами, умеющими превращаться в волков. Думаю, это заслуга Дирка Лагара — он связался с сектой, поклонявшейся Дуамутефу, они сделали его оборотнем. Он вооружился серпом и начал свою жатву. Только счастья это ни ему, ни нам, как видишь, не принесло.

— Это не серп, — ловчий взял у меня из рук бронзовый меч и осмотрел его в сероватом предрассветном свете. — Это хопеш. Я видел такие в Египте. За ним-то и полез наш доктор в склеп Лагаров. Ну что, господа! О, и дама, конечно, — поправился он. — Все звери Ардеша пойманы и убиты. Мы выполнили свою миссию.

Граф взглянул в сторону Волосатого дерева, где лежало тело Саломеи, и отвернулся.

— Мне жаль, — только и сказала я.

— Проклятие Лагаров неистребимо, — глухо ответил он. — Проклятая кровь, проклятый род…

Франко тактично промолчал, но я не смогла промолчать.

— При чем тут проклятье? — сказала я, коснувшись плеча графа. — Она была человеком, и пошла на убийства ради богатства и власти. А ты — считавший себя проклятым — хотел помочь своим людям. Дело не в проклятье, Рауль. Дело в сердце. Всё дело в человеческом сердце — добром или злобном, бескорыстном или жадном…

— Красивые слова, — усмехнулся он криво, и меня не на шутку испугала эта усмешка.

— Послушай, — я встала перед ним и взяла его лицо в ладони. — Неважно, оборотень ты или человек. Зло поселяется в сердце не из-за того, что в жилах какая-то особенная кровь, а потому что существо впускает его в душу по собственной воле, как произошло с Саломеей и Бужере. Они не были оборотнями, но по кровожадности превзошли их.

— Значит, он убил мадам Бюссар и мадам Латуф? — спросил Рауль, накрывая мою руку своей и потираясь щекой о мою ладонь.

— Нельзя заигрывать с дьяволом, можно и заиграться, — сказала я. — Старухи заигрывали и доигрались. Они слишком много начали болтать про проклятье Лагаров. Анастейша рассказала об этом Саломее, а когда проболталась и мне, Саломея предупредила доктора, и он пришел к мадам Латуф со своей особой микстурой. Той самой, которую потом дал вафельщику. Я была такой дурой — он отравил единственного свидетеля у меня на глазах, а я не догадалась.

— И я не догадался, — ответил граф, сжимая мою руку всё сильнее и потихоньку притягивая меня к себе. — Но в конце концов ты его вычислила.

— Благодаря Анне-Ми, — призналась я. — Когда мы только приехали в Ардеш, она сказала: «Оборотень — тот, кого мы не подозреваем. Тот, кто держится в тени. Я, скорее заподозрю Бужере, чем…», — тут я замолчала и отстранилась от Лагара, вдруг вспомнив, что стою перед мужчинами с голой грудью.

Отвернувшись, я торопливо стянула вязки корсажа, краснея от стыда, но горячая и тяжелая рука графа легла на мое плечо, разворачивая, лаская.

— Что же ты остановилась? — спросил он. — Договаривай. Ведь ты с самого начала подозревала меня.

— Да, — ответила я.

— Но ты ошибалась.

— Да, — снова сказала я. — И прошу у тебя прощения за эти подозрения.

— А я от души тебя прощаю, — он обнял меня, прижимая к себе так осторожно, будто я была хрустальной и могла сломаться в его объятиях. — Мадемуазель MJV. Мари-Жанна Валле, — голос его звучал хрипло и волновал меня до дрожи в коленях. — Вот я и узнал твоё имя. Красивое имя. Такое же красивое, как и ты.

— Ты действуешь так осторожно, — поддразнила я его. — Раньше был смелее. Боишься, что тоже зарежу?

— Боюсь, что оттолкнешь, — сказал он серьезно.

Вместо ответа я обняла его, обхватив за шею крепко-крепко, и уткнулась лицом ему в грудь, позволяя себе несколько слезинок. Нет, Саломея была неправа. Слёзы — это не слабость. Слёзы — это очищение души. И ещё — счастье. А сейчас мне хотелось плакать от счастья. Пусть даже это счастье было с привкусом горечи.

Де Неваль кашлянул и посмотрел на восток, где небо розовело, встречая рассвет. Я опять покраснела, потому что совсем позабыла, что на поле мы не одни, и помимо двух трупов есть живой свидетель.

— Солнце скоро взойдет, — невпопад сказал граф.

— Душа Анны-Ми теперь может покоиться с миром, — произнес де Неваль. Он не поворачивался к нам, и я догадывалась — почему.

Но слёзы — это не признак слабости…

— И её душа обрела покой, и души всех жертв Ардеша, — сказала я, а потом вывернулась из объятий графа-оборотня и сказала с нарочитой строгостью: — Всё, хватит нежностей. Мне ещё писать донесение в Орден.

— Мари, — позвал Лагар и поймал меня за руку. — Донесение — это потом. Ответь, что будет с нами?

— С нами? — переспросила я, притворившись, что не понимаю.

— С тобой, и со мной, Мари. Ты ведь из ордена Красных Шаперонов, ты должна убить меня.

Нашел время говорить об убийствах! Ардешу и так хватит убийств на триста лет вперед!

— Считай, что это произошло, — сказала я небрежно. — Я напишу, что оборотень убит. Кстати, что это за тварь? Та, которая… — я указала в сторону камней, где погибла Саломея.