Андрей Астахов - Повелитель кошек

— Фовистическая традиция, неплохой колор, достаточно проработанная композиция, — выдал я с самым глубокомысленным видом. — Весьма, весьма оригинально.

— Тебя ведь Кириллом зовут? — вдруг спросил художник.

— Кириллом, — ответил я.

— Слушайте, я тут после вчерашнего… Не поможете страждущему?

Честно говоря, я обрадовался этому предложению. Пьяный Данилов наверняка станет снисходительнее к простым смертным и спустится с Парнаса на землю, так что есть шанс разговорить его и узнать о Завратном. Естественно, мы с Вероникой тут же ухватились за такую возможность расколоть Данилова. Я вручил художнику пятьсот рублей, и он пулей вылетел из студии, оставив нас наедине с его картинами.

— Этот Маргулис просто извращенец, — сказал я, разглядывая картину, на которой красовалась пышная белая задница в целлюлитных ямочках, окруженная венком из черных роз. — Что тут ему могло понравиться? Мазня, как Бог свят, мазня. Ты заметила, сколько тут этюдов с голыми мужиками?

— С самого начала, — призналась Вероника. — Наш художник по-моему мужеложством балуется.

— Вот только эта картина, — я опять подошел к пейзажу на стене, — будто другой человек писал. Действительно здорово. Правильно говорят, что даже самый бездарный художник способен однажды создать что-то стоящее. А может, мы еще не доросли до понимания истинных масштабов гениальности маэстро Данилова.

— Мы что, действительно купим у него картину? — шепнула Вероника.

— Ни в коем случае. Скажем, что нам нужно время подумать, назначим новое рандеву. Эти картины только в привокзальном сортире вешать.

Данилов вернулся минут через десять и уже в подпитии. Нам было предложено спуститься вниз, и хозяин заботливо сервировал для нас на ящике угощение и закуску — полбулки черного хлеба, нарезанную ломтями дешевую колбасу и селедку в шкуре. Я заметил, как брезгливо сморщилась Вероника.

— Как вы про меня узнали? — спросил Данилов, разливая «Ржаную» в маленькие рюмки для нас и в граненый стакан — себе.

— Маргулис порекомендовал, — сказал я. — Он очень высоко ценит ваше творчество.

— Я так и подумал, — Данилов выплеснул полстакана водяры в свою глотку, занюхал кусочком колбасы и посмотрел на меня посоловевшим взглядом. — Он тоже приценивался к картине, которую вы хотите купить.

— Чего же не продали?

— Не хотел, вот и не продал.

— Странный вы человек, Ян Васильевич, — сказал я, пригубив водку. — Всегда считал, что художники мечтают о таких покупателях, как Александр Михайлович.

— Художники мечтают о свободе творчества, — заявил Данилов и разлил остатки водки. Вероника встревожено посмотрела на меня. Я сделал успокаивающий жест — мол, все под контролем.

— Знаешь, что я думаю? — спросил Данилов, жахнув очередную порцию. — Вас Маргулис послал. Не уймется никак, жид пархатый.

— Ошибаетесь, Ян Васильевич, — ответил я. — Это была инициатива Вероники Михайловны, которая слышала о вас только хорошее. В том числе и от Маргулиса. Так что не стоит приумножать число сущностей без необходимости. Слышали о бритве Оккама?

— Чего? — Данилов скривился. — Короче, вот мое слово. Пейзаж не продается. Или берете то, что я продаю, или до свиданья. Провожать не буду.

— И все-таки, почему вы не хотите продать пейзаж? Вы же можете новый написать, не так ли? Или у вас уже есть покупатель?

— А вот это, уважаемые, не ваше дело, — Данилов засопел, сорвал пробку с новой бутылки. — Это мои дела.

— Понимаю. А если мы заплатим больше?

— Больше — это сколько?

— Десять тысяч долларов, — сказала Вероника. — Это ооочень много!

— У вас столько нет, — хмыкнул Данилов.

— А если есть?

— Все верно, вы на Маргулиса шестерите, — вздохнул Данилов. — Теперь ясно. Все, базар окончен. Идите с богом, люди добрые. Картина не продается.

— Послушай, Васильич, — я решил отойти от дипломатических политесов, — давай по-человечески поговорим. Я тебе честно говорю, Маргулис тут не при чем. Просто интересно, чего ты так за эту картину уцепился. Картина как картина, пейзажик-натюрмортик, типа утро в еловом лесу, только медведи по делам отлучились. Банально, стандартно, хоть и талантливо. Но Веронике Михайловне нравится, а она привыкла получать от жизни все, чего хочет. Да и тебе деньги не помешают. Или кто-то тебе больше посулил, а?

— Кто-то? — Данилов наполнил свой стакан на три четверти. — Ваш кореш Маргулис мне за картину всего тысячу пятьсот баксов предложил, жлоб. А там только затрат на три штуки минимумэ.

— А Завратный сколько пообещал? — решился я.

В следующее мгновение я едва не погиб. Данилов внезапно взревел, как разъяренный медведь, и бросился на меня, держа бутылку за горлышко. Дай Бог здоровья тому отставному морпеху, который в свое время выучил меня в Мурманске приемам самозащиты! Я уклонился от удара, который неминуемо разбил бы мне голову, и очень удачно провел апперкот в подбородок художника. Данилов устоял на ногах, но бутылку выронил. Мгновение мы смотрели друг на друга разъяренными взглядами, а Вероника истошно вопила: потом Данилов с какой-то непонятной растерянностью глянул на меня, вытер выступившую на губах кровь и бросился к лестнице, ведущей наверх, в студию. Я побежал за ним. Последнее, что я увидел — это фигура Данилова с раскинутыми в стороны руками, он будто пытался закрыть собой странную картину, которой так дорожил. Я метнулся к нему, и тут почувствовал, что теряю равновесие. В ушах раздался испуганный крик Вероники, потом полыхнул ослепительный свет, и больше я ничего не помню.

— Двенадцать Вечных, он открыл глаза!

Голос был женский, взволнованный и очень приятный. А потом я увидел лицо. Совсем юная девушка. Темные глаза смотрели на меня с тревогой и радостью.

— Эрил! — позвала девушка. — Эрил!

— Эрил? — повторил я. У меня снова появилось ощущение кошмара.

— Он может говорить, — справа от меня возникла фигура с горящим факелом. — Он вспомнил свое имя. Это хорошо. Возблагодари Вечных, Бреа, твой брат вернулся к нам из объятий Тьмы.

— Ах! — Девушка вздохнула и взяла меня за руку, губы у нее задрожали. Казалось, она вот-вот заплачет. — Как ты нас напугал, Эрил!

— Эрил? — произнес я, абсолютно не понимая, что происходит. — Бреа?

— Ты не узнаешь меня? — Темноглазая перестала улыбаться. — Эрил, это же я, твоя сестра Бреа.