Вадим Панов - Последний адмирал Заграты

– Астролог пытается создать «окно», скоро у него получится…

Мостик прошивают пули. Четыре пули. Вылетели из пола, оставив после себя идеально круглые отверстия, и спрятались в потолке.

– «Шурхакены», – невозмутимо сообщает Валентин.

Генрих стискивает зубы и обнимает Густава. Лилиан судорожным жестом гладит маленького Георга по голове и переводит взгляд на своего героя.

Помпилио вздыхает.

Западня.

Пулеметы и пушки «Амуша» не справляются. Им помогают выскочившие на открытый мостик вулениты, стреляют по аэропланам из дальнобойных винтовок, но всё равно: пулеметы и пушки не справляются. Лупят, не переставая, но не справляются. Сбили всего один аэроплан – слишком мало, учитывая размер стаи. Очень мало.

Хитроумные подвески позволяют стрелкам вести огонь почти отвесно вниз, однако изрядный кусок днища все равно остается без прикрытия, и самолеты умело этим пользуются. Они не могут подняться на высоту «Амуша», а потому заходят снизу, резко забирают вверх, расстреливают беззащитное пузо цеппеля, отворачивают и уходят почти безнаказанными. Они атакуют по очереди, один за другим, но их настолько много, что пули прошивают цеппель почти непрерывным потоком. А сзади «Амуш» подпирает неповоротливая махина, продолжающая плеваться аэропланами и ждущая, что цеппель снизит скорость, подставившись под пушечный выстрел.

«Сделай что-нибудь», – беззвучно молит взгляд девушки.

В нем больше нет адигенской холодности, в нем только надежда.

И Помпилио кивает, так же, без слов, отвечая: «Сделаю».

Для тебя, мой загратийский цветок, всё, что угодно.

– Валентин! «Трех сестер» и патронташ! Базза – к штурвалу! Рулевой – приготовить «корзину» на сто метров вниз! Немедленно!

– Что ты задумал?

– Слишком опасно, мессер…

– Галилей потребует остановиться, и у вас будет время меня втянуть! Не подпускайте каракатицу на пушечный выстрел! Всё!

Помпилио выскакивает в коридор.

– Что он задумал? Базза! – Позабыв о детях, Лилиан подбегает к капитану и хватает его за рукав. – Что?

– Мессер прикроет нам пузо, – не глядя на девушку, цедит Дорофеев.

– В корзине?

– Да.

– Но…

– У нас нет другого выхода, адира. Самолеты могут повредить тяговые двигатели или сам кузель. Или астринг. – У капитана ходят желваки. – Если мессер их не отгонит, мы можем остаться здесь навсегда.

Мостик прошивает еще одна очередь.

– Пожар в третьем двигателе!

– Мерса! Не спать!

– А где третий?

– Бегом, придурок! Мы теряем скорость!

Рев Бедокура отбивает у Андреаса всякую охоту продолжать уточнения. Он подхватывает огнетушитель, на котором болтается свеженькая бирка: «Проверено. А. О. Мерса alh. d», и выскакивает из машинного отделения.

Куда теперь?

– Где третий двигатель?

Нагруженный пулеметными лентами палубный на мгновение замедляет бег, машет куда-то вдаль, уточняет:

– Потом направо…

А в следующий миг уже скрывается из виду, патроны важнее слов.

«Потом направо…»

Мерса соображает, что нужную гондолу он определит по дыму и запаху гари, бежит, куда послали, сворачивает и видит на металлической двери большую цифру «3».

За которой бушует пожар.

Вздыхает, натягивает на лицо респиратор и…

– Гермес великий, не оставь!

Возможно, двигатель неспешно тлеет, а возможно – полыхает. За железной дверью мог скопиться один только дым, а может поджидать такое пламя, что огненный поток долетит до другого борта. Входить в непредсказуемую гондолу страшно, до рези в животе страшно, но… Но страшно сейчас всем: трем пацанам, из-за которых весь этот сыр-бор, и Бабарскому, что сидит сейчас у пулемета, страшно потному Бедокуру, бегающему по машинному отделению, и запертому в астринге Галилею, страшно Помпилио и Дорофееву. Все они идут сейчас по краю, и все стискивают зубы, загоняя страх так глубоко, что даже с собаками не отыщешь. И все они надеются, что не ошиблись с новичком.

– Олли, ты видишь, я иду! – Андреас стискивает зубы, загоняя страх так глубоко, как только может, а потом продолжает: – Я, мать твою спорки, иду!

И распахивает дверь.

Встречный ветер бьет в лицо, сносит корзину, не помогает даже тяжеленный груз.

Дорофеев сбросил скорость, теперь он держит «Длань» на постоянной дистанции, без увеличения, но ветер всё равно силен. Он пробирается под одежду – хорошо, что верный Валентин позаботился о цапе и перчатках, он с удовольствием закрыл бы Помпилио глаза, но их защищают «консервы», и еще он мешает дышать, каждый глоток воздуха достается с огромным трудом.

Ветер – враг.

Но убить его нельзя, и Помпилио выбрасывает ветер из головы, сосредотачиваясь на целях.

Выстрел.

Корзину болтает из стороны в сторону, подбрасывает и резко ведет вниз, прицеливаться не просто… Нет – прицеливаться невозможно, но Помпилио упрям. И он – бамбадао.

Выстрел.

Мощная пуля влетает в двигатель аэроплана, и тот буквально лопается, разлетается на части, и самолет падает вниз.

Выстрел.

Мимо.

Выстрел.

Помпилио отворачивается, перезаряжает «Сестер», делает вдох и снова ищет цели. Он открывает огонь еще до того, как корзину опустили на нужное расстояние, он желает сполна использовать эффект неожиданности, и у него получается. Самолеты летели прямо на него, попадали под крупнокалиберные пули «Трех сестер» и не могли уклониться.

Выстрел.

Четыре машины отправляет в океан Помпилио прежде, чем летчики разбираются в происходящем. Прицеливаться невозможно, но самолеты летят прямо на него, а он бамбадао. Он бьет в двигатели и в пилотов, тратит по три выстрела на самолет, но пока побеждает.

Выстрел, выстрел, выстрел…

И самолеты отступают.

– Что происходит?

– Они спустили «корзину грешника»… – бормочет капитан.

– Зачем? – изумляется Нучик.

– А вы не видите? – огрызается цепарь.

Очередной аэроплан дергается, теряет ход и штопором уходит в океан.

– Летчика достал, – объясняет капитан.

– Мой кузен Помпилио – бамбадао, – произносит Нестор. – Я не думал, что он рискнет на эту безумную вылазку, а потому – восхищен.

– Вы что, гордитесь им? – Галанит в ярости. Он не находит слов. Он готов выплеснуть на ненавистного адигена всю накопившуюся желчь, но успевает опомниться и выпаливает лишь один вопрос: – Вы им гордитесь?

Но в этом вопросе – злоба.

На которую Нестору плевать.

– Да, барон, горжусь, – не скрывает Гуда. – Помпилио делает то, на что не хватило бы духу ни у кого на свете. Он – настоящий адиген.

– Он уничтожает наши аэропланы!

– Разумеется, барон, уничтожает. Кузен Помпилио – превосходный стрелок, а самолеты – прекрасная, очень крупная цель. – Нестор подносит к глазам бинокль, смотрит, как аэропланы кружат на безопасном расстоянии от цеппеля, и цедит: – Надеюсь, теперь эти кретины сообразили, что нужно стрелять по корзине?