Птицеферма (СИ) - Солодкова Татьяна Владимировна

Я облажалась. И на моих руках кровь не только восьми наркодилеров, прилетевших уничтожить Птицеферму, не только Кайры и Филина. Но и всех тех, кто умер на Пандоре за последние два года.

На моих и на руках того, кто меня так жестоко подставил. Не успокоюсь, пока не выясню, кто это сделал. Для мести лично мне — слишком масштабно. Наверняка спасали бизнес по добыче синерила. Но тогда, выходит, у нас в команде был крот.

Это не я, не Ник и не Старик. Будь предателем сам Маккален, он ни за что не позволил бы Нику отправиться на мои поиски и тем более привезти меня назад. Тогда кто? Все-таки Мейси? Дорнан? Даг? Рафаэлла? Ким?

Слишком сложно будет выяснить извне.

Но это потом. А сегодня я пью ромашковый чай из пакетиков, пачку которых обнаружила в дальнем углу кухонного шкафа, и впервые за два года чувствую, что сделала что-то правильное.

Я больше не прежняя Эмбер, карьеристка, пытающаяся что-то доказать себе и другим. Но и не Гагара, мастерски умеющая терпеть, боящаяся собственной тени и готовая умереть в любой момент. Я — и та, и другая. И не одна из них.

Я — это я. Поломанная и нескладная. Скелет, обтянутый неровно загоревшей кожей. Убийца, на руках которой предостаточно крови.

Я — это я. Я себя принимаю. Здесь и сейчас. Со всеми грехами, шрамами и недостатками.

Принимаю. До дна.

Пищит снимаемая с двери сигнализация.

Не шевелюсь, потягиваю чай. Ключ и код от защиты есть только у одного человека. А его мне бояться не нужно. Он тот, кто никогда меня не подставит и не предаст.

Ник врывается в квартиру ураганом.

Улыбаюсь ему, но он игнорирует мою улыбку.

— Ты что наделала?! — орет на меня с порога. — Они же тебя теперь упекут до конца жизни!

От первого удивления улыбка начинает сползать с моего лица. Но затем снова возвращается.

Он просто испугался. Испугался за меня.

Не спеша ставлю кружку на стойку. Встаю, оправляю полы халата и развожу руки в стороны.

— Иди ко мне, — и продолжаю улыбаться. Как идиотка.

Ник пораженно моргает.

— Эм, ты в своем уме? Тебе нельзя было рассказывать о положении дел на Пандоре на телевидении. Мы все подписали бумагу о неразглашении, — запускает руку в волосы, привычно убирая их от лица. — Это серьезное преступление. Ты что, не понимаешь?

По-прежнему улыбаюсь; качаю головой.

— Я ничего не подписывала. Ким забыла дать мне документ на подпись, а я не напомнила. Ничего из того, что мне было известно по службе ранее, я не рассказала. Только о том, что видела на Пандоре своими глазами. А на тот момент по документам я уже не была агентом Интерпола. У них на меня ничего нет.

Ник вглядывается в меня, будто проверяя, не шучу ли. Киваю, подтверждая: не шучу.

— Ну ты даешь, — наконец, выдыхает с облегчением; проводит ладонью по лицу. — Ты меня до чертиков напугала.

Знаю. И от этого мне безумно тепло внутри.

Снова развожу руки.

— Иди ко мне.

Мое подсознание пронесло любовь к этому человеку через блокаду слайтекса, толкало меня к нему даже тогда, когда я не понимала, что Пересмешник и Ник Валентайн — один и тот же человек. Подсознание оказалось умнее меня самой, вечно ищущей причины быть несчастной и делающей несчастным единственного, кто для меня по-настоящему важен.

Я.

Себя.

Приняла.

— Просто иди ко мне.

Ник усмехается. У него такой вид, будто он не верит собственным ушам.

Качает головой, не сделав ни шага ни навстречу, ни прочь.

— Янтарная, я не щенок, которого можно приманить, а потом пнуть под зад, когда настроение переменится.

Я сделала ему очень больно. На этом самом месте. Меньше недели назад. Так, как не делала еще никогда. Потому что никогда ещё мы не заходили так далеко.

— Я знаю, — соглашаюсь.

Ник смотрит прямо на меня, глаз не отводит, не прячет взгляд.

— Эм, просто определись, чего тебе нужно от этой жизни, ладно? Мне уже осточертели эти эмоциональные качели.

— Ты, — отвечаю коротко.

— Что? — переспрашивает; щурясь, вглядывается в мое лицо.

— Мне нужен ты, — отвечаю громче и тверже. — От этой жизни мне нужен прежде всего ты.

Успеваю увидеть удивление в его глазах, а затем, не дожидаясь ответной реакции, кидаюсь к нему. Обвиваю шею руками, прижимаюсь всем телом.

Ник обнимает меня. Но, видимо, мое поведение настолько нетипично для обычной меня, что он все же спрашивает:

— Янтарная, с тобой точно все в порядке?

— Да, — заверяю, находя своими губами его губы. — Теперь да.

Мы занимаемся любовью. Долго, почти до самого утра, безумно изголодавшись друг по другу. А потом просто лежим, обнявшись. Ник — на спине, уставившись в потолок. Я — на его плече.

— Ты уволился, — шепчу.

— Ага, — беззаботно отзывается в ответ.

— Почему не сказал?

— Зачем? — пожимает плечом. На плече лежу я. Ерзаю, устраиваясь поудобнее. — У нас с тобой разное отношение к работе.

— Больше нет.

Ник усмехается.

— Тем лучше. Нет такой работы, которую было бы страшно потерять, Янтарная, — в его голосе отчетливо слышится улыбка. — Я не дурак и не инвалид, найду что-нибудь другое. Но работать в месте, в которое прихожу через силу, я не стану. Все просто.

«Зачем усложнять?» — сказал мне юный Ник Валентайн при нашей первой встрече. За пятнадцать лет ничего не изменилось.

— Из-за меня? — только и спрашиваю.

Ник молчит некоторое время, обдумывая мой вопрос.

— Из-за всего, Эм, — отвечает затем. — Наверное, больше из-за того, что потерял доверие к тому, за кем годами был готов следовать куда угодно.

Приподнимаюсь на локте, чтобы видеть его лицо; за окнами спальни светает.

— Что Старик тебе сказал?

Ник морщится, затем тянется ко мне, чтобы снова поцеловать.

— Оно тебе надо? Давай лучше продолжим, на чем остановились.

Ну уж нет. Решительно толкаю его в грудь, вынуждая лечь обратно.

— Мне нужно знать, — настаиваю. Потому что все равно ни на миг не верю, что это случилось не из-за меня.

Мой бывший напарник — по совместительству любимый мужчина кривится.

— Эм, он много чего мне наговорил. А я ему. Взаимно и больше, чем следовало.

— Обо мне, — произношу утвердительно.

Ник вздыхает.

— И о тебе в том числе, — признает.

— Понятно, — бормочу.

— Янтарная, это между мной и Стариком, — Ник мягко проводит ладонью по моим обнаженным лопаткам. Спину мне еще до конца не восстановили, так что придется в будущем побегать в поисках клиники, которая возьмется за недоделанную работу.

Я категорически не согласна с последним утверждением, но вслух не возражаю. Ник принял решение, и у меня нет права его отговаривать или переубеждать. Но все равно горько. И Старика тоже жаль.

Укладываюсь обратно.

— Я сама во всем виновата, — говорю через некоторое время.

Ник издает страдальческий стон.

— Янтарная, не беси меня. В чем ты виновата?

— В неправильном расставлении приоритетов, — отвечаю. — Но я на пути исправления.

Ник смеется.

— Я очень на это надеюсь.

Целует меня в волосы.

Его собственные пахнут дурацким хвойным шампунем, запах которого раздражает меня вот уже пятнадцать лет.

Когда окончательно рассветает, Ник уходит в ванную, а я блаженно нежусь в кровати, раскидав руки и ноги, как выброшенная на берег морская звезда.

И все-таки не помню, бывала ли я на море. Нужно будет непременно съездить — на всякий случай.

На моем запястье вибрирует коммуникатор, который я забыла снять вместе с одеждой. Номер не определен.

Тут же подбираюсь и сажусь на постели; принимаю вызов.

— Привет, детка, — сегодня голос Дэвина непривычно серьезен, а на заднем фоне не слышно ни звука.

— Привет, Дэйв.

— Детка, ты одна?

Бросаю взгляд на закрытую дверь ванной; слышен звук льющейся воды.

— Одна, — говорю полуправду. — Ты что-то узнал?