Андрей Морголь - Арсенал эволюции

вызвал  специалистов  из  ЖЭСа.   Те  причину  благовоний   установили

моментом, поржали, само собой, а дверь посоветовали сменить.

    Но уязвленный народ требовал справедливости. Что делать — уяснили,

кто  виноват  —  уже  догадывались,  осталось  воздать  виновному   по

заслугам. Вызвали  ментов.  Леонтий  Палыч  был  привлечен  по  статье

«мелкое  хулиганство»,  оплатил  добросовестно  пять  минималок  и  не

обратил никакого внимания  на великодушие оппонента,  который даже  не

взыскал с него за  материальный ущерб. Мало того  — через пару  недель

проблемы с  милицией  начались  у  самого  Вадима:  старик  непонятным

образом умудрился  вызвать  служителей  правопорядка  аккурат  к  тому

злополучному  моменту,  когда  друзья  притащили  в  квартиру   Вадика

спичечный  коробок  с  известным  содержимым  и  успели   оприходовать

половину.

    В общем, помер Леонтий Палыч. Получилось  так, что даже у меня  на

глазах. В то утро Мария  Федоровна, его племянница, которая  ухаживала

за дядькой последние полгода, вихрем  вломилась ко мне в квартиру  без

предварительного звонка  и принялась  трясти мое  спящее после  ночной

смены в клубе  тело, приговаривая  неестественно высоким,  срывающимся

голосом:

    — Арсений, Арсений, просыпайся,  там дяде плохо, помоги,  Арсений,

Арсений! —  и так  вот нудно,  монотонно, без  пауз и  промежутков.  —

Арсений, Арсений…

    — Да  что ж  это такое...  — Подавив  зевок, я  присел на  диване,

убедился, что в очередной раз  дрых одетым, и с максимальной  жалостью

выдавил: — Ну, Мария Федоровна, вы же знаете, я только с ночи…

    — Знаю,  Арсенчик, извини…  но я  не знаю,  что делать!  Дядя  там

хрипит, хватает ртом воздух, в постели мечется... — Она более активно,

чем обычно, сопровождала речь соответствующей жестикуляцией. — Мне так

страшно…

    Ее выпученные, как у затисканного хомячка, глаза смотрели на  меня

со страхом и  удивлением. Вообще-то  органы зрения у  нее всегда  были

такими из-за  какой-то там  базедовой  болезни, коей  Мария  Федоровна

почему-то сильно гордилась и которая придавала лицу женщины постоянное

испуганно-озадаченное  выражение,   а   также   привносила   некоторую

суетливость в  поведение.  Собственно,  поэтому  особого  значения  ее

трагическому выступлению я придавать не  стал, однако старика, хрен  с

ним, решил посмотреть  — ни  разу ж  дома у  соседа не  был. Хотя  что

делать с  Палычем,  я  особо  не  представлял.  Если,  со  слов  Марии

Федоровны, все действительно так плохо, то толку с меня будет — как  с

зонтика на Перл  Харборе. Но  все же  я поднялся  с дивана,  выковырял

из-под него  тапки,  быстро  их  напялил  и  с  полной  готовностью  к

реанимационным мероприятиям двинулся к соседу.

    — А чего «скорую» не вызывали?— поинтересовался я, проклиная  свою

привычку оставлять дверь по возвращении домой открытой.

    — Ты  знаешь, Арсенчик,  дядя ведь  на учете  в психдиспансере,  —

затараторила соседка,  пропуская меня  вперед. —  Ну приедут,  ну  что

скажут: псих, придуривается, припадок. Знаю я этих врачей…

    Ага, ну  конечно,  а я  этих  внезапных племянниц  тоже  знаю.  За

последний год Палыч основательно сдал. Сколько ему там… восемьдесят  с

чем-то вроде?  А тут  вдруг  откуда ни  возьмись  — на  тебе!  Племяша

нарисовалась!  Заботливая,   словно  курица-наседка.   Все,   конечно,

правильно делает: и в магазин сбегает, и приберется, и приготовит,  и,

может, даже постирает, — чем черт не шутит. Но к врачам дядю —  ни-ни!

А то мало ли — вдруг подлечат ненароком, потом еще год с ним возиться.

Ну, уж нет!  Подобные сроки в  ее план «Барбаросса»  явно не  входили.

Квартирный вопрос надо решать быстро. И вот, Мария Федоровна, судя  по

всему, халявное жилье движется на вас с неотвратимостью локомотива,  а

я по-прежнему буду  ютиться в съемном.  Эх! Жаль, у  меня такого  дяди

нет. Завидую!

    Квартирка у Палыча была,  конечно, не фонтан, зато  трехкомнатная.

Запах  ветхости,  традиционный  для  таких  апартаментов,  с  радостью

бросился туманить мой и без  того сонный организм. Коридор  запомнился

допотопными совковыми  обоями,  половиками,  цвет  которых,  наверное,

затруднительно  было  установить   даже  при  покупке,   покосившимися

антресолями и каким-то измученным  пытками гибридом лавки с  тумбочкой

для обуви. Всем своим видом это извращенное создание рук  человеческих

говорило: «Не садись на меня, если в тебе больше двадцати килограммов,

— я развалюсь. Хозяин,  прошу, не выкидывай меня  — я еще  пригожусь».

Валявшийся  неподалеку  добротный   металлический  язычок  для   обуви

выглядел угрожающе.

    Мария Федоровна провела меня в комнату, которая, судя по наличию в

ней телевизора, являлась залом. Леонтий Палыч лежал в одних семейниках

на конгломерате из подушек и одеяла, скомканных на кровати в  дальнем,

самом  темном  углу  помещения,  и  шумно  хрипел.  Дышал  он   часто,

прерывисто, синюшные  губы жадно  хватали воздух,  а глаза,  казалось,

бешено вращались под закрытыми веками. Старик с ног до головы покрылся

липким холодным  потом,  и  еще от  него  исходил  просто  невыносимый

тухло-сладковатый запах, который поневоле вызывал под ложечкой  вполне

ощутимые спазматические  волны.  С  тех  пор как  я  видел  старика  в

последний раз, а это было  больше месяца назад, Палыч сильно  исхудал,

черты его  лица  заострились,  а  кожа  приобрела  какой-то  землистый

оттенок.

    — И давно он так? — Я спрятал лицо в ладони, якобы задумавшись,  и

дышать старался через рот, но запах прошибал насквозь.

    — С полчаса. Поначалу  спал спокойно, правда,  очень долго. В  это

время он кушает  обычно. А потом  как захрипел, как  заметался —  вон,

постель всю взбил. И пена ртом пошла, красненькая.

    Обычно в таких ситуациях  стариков окружает целый арсенал  пилюль,

таблеток,  порошочков,  скляночек  с  микстурами,  отварами,  а  также

бабки-шептухи, вооруженные охапками  сушеных целебных  трав и  мышиным

пометом. Леонтий Палыч  же всех этих  радостей предсмертного одра  был

начисто  лишен   и  героически   коротал  последние   часы  в   гордом