Фриц Лейбер - Серебряные яйцеглавы

Гаспар тепло улыбался, слушая добродушное урчание давнего приятеля. Ему действительно нравилось общение с роботами, особенно с Зейном, хотя большинство людей с неодобрением относились к братанию с врагом, как они это называли между собой, а Элоиза однажды во время любовной ссоры окрестила его «грязным роболюбом».

Наверняка любовь к роботам выросла из его восхищения словомельницами, но Гаспар никогда не пытался проанализировать ее глубже. Он просто знал, что его влекло к ним, и боролся с антироботическими предрассудками, где бы они ни поднимали свою молотообразную голову. Какого черта, говорил он себе, роботы — веселые ребята, всегда готовы помочь, и если они как-то случайно и взяли верх над миром своих создателей, то им, по крайней мере, на это было наплевать, а уж вопрос о смешанных браках или тому подобный бред никогда не испортит отношений между двумя расами.

В любом случае Зейн Горт был прекрасным парнем и выделялся даже среди металлического народа. Вольный робот, посвятивший себя сочинению приключенческих историй для других собратьев, он прекрасно знал мир, глубоко симпатизировал ему и шел по жизни с зачищенными контактами (зачищенные контакты у роботов были эквивалентом мужественности), что превращало его в настоящего интеллигента — одного из миллиона.

— Гаспар, — неожиданно сказал Зейн, — до меня дошли слухи, что вы, человеческие писатели, планируете забастовку или даже какие-то более отчаянные действия.

— Да не верь ты этому, — успокоил его Гаспар. — Элоиза бы мне сказала.

— Рад это слышать. — Вежливое гудение тем не менее свидетельствовало, что Зейн не совсем убежден в этом. Внезапно между его правым захватом и лбом прогрохотал сильный разряд.

— Прости меня, — извинился он, когда Гаспар невольно отшатнулся, — но я должен лететь. Уже четыре часа как мучаюсь с моим новым романом. Я загнал доктора Вольфрама в переделку, из которой никак не мог его вытащить. А тут вдруг решение стрельнуло прямо в голову. Хей-я! — И он исчез с проспекта, словно голубая молния.

Гаспар не спеша продолжил путь, смутно дивясь тому, как, должно быть, прескверно чувствуешь себя, промучавшись над романом четыре часа. Конечно же, словомельницу могло закоротить, но это было не совсем то. Может, все равно что споткнуться о шахматную проблему? Или это больше походило на мощные эмоциональные срывы чрезвычайно озабоченных людей (даже писателей!), как в те мерзкие давние дни, когда не было ни гипнотерапии, ни гипертранквилизаторов, ни неустанных роботов-психиатров. Но тогда как же выглядели эмоциональные срывы? Честно говоря, иногда Гаспару казалось, что его существование было немного более спокойным и медлительным, чем допускалось даже для писателя.

Туманные размышления Гаспара резко оборвались у газетного киоска, где заканчивался Читательский Ряд. Киоск сиял и мерцал, как рождественская елка, и всегда вызывал у него ощущение, будто он шестилетний мальчуган, которого застал врасплох Дед Мороз.

Общий вид страниц книг в мягких обложках не очень изменился за последние два столетия — все тот же темный шрифт на светлой бумаге, — но вот обложки расцвели прямо на удивление. То, что в середине двадцатого века было просто намеком, разрослось и достигло полного совершенства.

Магия стереопечати и четырехступенчатой репродукции позволяла соблазнительным девицам бесконечно снимать с себя одежду за одеждой или постоянно проходить через освещенное окошко прикрытыми лишь прозрачными халатиками. Злобно щерились монстры и бандиты, философы и министры поглядывали многозначительно-доброжелательно и даже заботливо. Падающие трупы заливались кровью, рушились мосты, ураганы вырывали деревья, звездолеты мчались в бесконечность космоса с обложек величиной пять на пять дюймов.

Все органы чувств подвергались воздействию: уши наполнялись звуками волшебной, чарующей музыки, подобной пению сирен, которая периодически прерывалась звуками страстных поцелуев, ударов кнута по живой плоти, мягким стрекотаньем автоматных очередей и призрачным грохотом разрыва атомных бомб; ноздри улавливали запахи жареных индеек, горящего дерева, сосновых иголок, апельсиновых посадок, оружейного пороха, а также легкий аромат марихуаны, мускуса и таких знаменитых духов, как «Фер де Ланс» и «Небьюла» номер пять. И в то же время Гаспар знал, что стоит только протянуть руку и дотронуться до любой из книг, как ощутишь прикосновение к бархату, норке или розовым лепесткам, сафьяну или полированному клену, позеленевшей бронзе, венерианской морской пробке или теплой девичьей коже.

В одно мгновение даже мысль о трех интимных часах с Элоизой Ибсен перестала казаться преувеличенной. Приближаясь к рядам книг, и в самом деле выглядевших, как игрушки на ветвистой рождественской елке, за исключением, пожалуй, модернистских полок с роликами робокниг, Гаспар замедлил и без того уже медленный шаг, чтобы продлить ожидание удовольствия.

В отличие от большинства писателей своего возраста Гаспар де ля Нюи очень любил читать книги, особенно ту почти гипнотическую продукцию, именуемую иногда словодурью, с теплой розовой облачностью прилагательных, дующими, как дикие ветры, глаголами, серьезными четырехмерными существительными и союзами, подобными электросварке.

Именно сейчас он предвкушал два определенных удовольствия: убиться, но купить новую книжицу для вечернего чтения, и еще раз увидеть на дисплее свой первый роман «Пароль к Страсти», примечательный тем, что девица на обложке снимала одну за другой семь разноцветных юбочек — полный спектр. А на последней странице обложки было его собственное стереофото на фоне викторианской гостиной. Он склонялся над хрупкой прекрасной девушкой с прической, нашпигованной заколками длиной в целый фут, и корсетом, соблазнительно расстегнутым на три четверти. Подпись была захватывающей: «Гаспар де ля Нюи собирает материалы для своего шедевра». Ниже утверждалось: «Гаспар де ля Нюи, французский посудомойщик, имеющий опыт работы стюардом на космическом корабле. Он был ассистентом в подпольном абортарии (работал под прикрытием Сюрте), таксистом на Монмартре, камердинером старорежимного виконта, любимцем сосновых боров французской Канады, изучал межпланетные законы о разводах в Сорбонне, работал гугенотским миссионером среди черных марсиан и тапером в доме терпимости. Под влиянием мескалина он возродил позабытые жизни пяти известнейших парижских сводников. Три года он провел как пациент в лечебнице для душевнобольных, где дважды пытался избить до смерти медсестер. Следуя нетленным традициям своего соотечественника капитана Кусто, он, как отличный аквалангист, стал свидетелем садистских подводных половых обрядов венерианских русалок. Гаспар де ля Нюи написал «Пароль к Страсти» за два с третью дня на новеньком аппарате «Словомастер-ракета» с плавающим впрыскиванием наречий и пятисекундных саспенс-пауз, создающих напряжение. Он доводил свой роман на «Суперотделыцике Саймона». За выдающиеся достижения в упаковке прозы де ля Нюи был награжден трехночным путешествием по экзотическому Старому Нижнему Манхэттену. А сейчас собирает материал для второго романа, который, как он говорит, будет называться «Тискаясь с грешниками».