Вдвойне робкий - Симагин Андрей

— Ее словно в кислоте держали, — сдавленно сказал Кросс; он старался не дышать.

— Интересно, — сказал Молдер и поспешно отвернулся. Стал глядеть на озеро и небоскребы на той стороне Кайахоги. Озеро сверкало под солнцем. Небоскребы грызли прозрачное, как лед, осеннее небо.

— Хорошо, что мы успели вовремя затолкать ее в мешок. Тело разлагалось буквально на глазах. Когда мы ее нашли, эту Лорен, она еще была не такой. Не совсем такой.

— Интересно, — мучительно стараясь взять себя в руки, повторила Скалли вслед за напарником. Других слов у нее сейчас просто не нашлось. — Что же вызвало смерть?

— Пока ничего нельзя сказать.

Молдер тоже справился с собой. Отвернулся от безмятежного озера, вынул из кармана маленькую пробирку и лопаточку для взятия проб, наклонился — лицо его окаменело — и сделал соскоб слизи. Стряхнул полупрозрачный, липкий и клейкий даже на вид комок в пробирку и плотно ее закрыл.

Скалли покосилась на напарника с неподдельным уважением. Ей самой, чтобы заставить себя дотронуться до этого, понадобились бы еще минуты две.

— Эта слизь… — проговорила она. — Вы не нашли ее где-либо еще в машине? На ковриках, на обивке?

— Нет, — отрицательно качнул головой Кросс. — Больше нигде.

— Значит, она была только на теле жертвы?

— Получается, так.

— Женщина была в машине одна?

— На первый взгляд — да.

— Следов пребывания другого лица…

— Насколько можно пока судить, никаких. Теперь вы понимаете, почему мы вас вызвали?

— Да, — кивнул Молдер, а Скалли лишь горько усмехнулась.

Кросс смотрел на них, переводя взгляд со Скалли на Молдера и обратно, словно рассчитывал тут же, не сходя с места, услышать от них объяснение. Подождал, потом все-таки спросил:

— Вы представляете, что тут произошло?

— Нет, — честно ответил Молдер. — Пока нет.

Похоже, Кросс сразу утратил к ним интерес. Он коснулся двумя пальцами виска и сказал:

— Тогда прошу простить. Мне нужно…

— Мы вам позвоним, детектив, как только нам удастся выяснить что-то конкретное, — не дослушав, сказала Скалли. Кросс, похоже, лишь этого и ждал.

— Всего доброго, — с явственным облегчением произнес он.

— До свидания.

Оставшись вдвоем, агенты некоторое время молчали, глядя на черный мешок. Детектив успел задернуть его молнию снова, но ни Скалли, ни Молдер не заметили, когда.

— Молдер… — нерешительно проговорила Скалли. Тут явно пахло чем-то нетривиальным, на грани мистики — не самой мистикой, конечно, ни в какую мистику Скалли не верила, и все годы работы в проекте «Секретные материалы» лишь укрепили ее убежденность в том, что мистики нет и быть не может, — но чем-то… непонятным. Чем-то за гранью. А в таких делах она признавала превосходство Молдера. Ложная гордость не была ей свойственна.

— А?

— Как ты думаешь, что это?

Молдер помолчал еще мгновение.

— Понимаешь, Скалли… Пару месяцев назад на стол ко мне попало одно дело. Из штата Миссисипи. В Эбердине четыре женщины исчезли меньше чем за месяц.

— Именно исчезли?

— Да. Именно. Нашли много позже лишь одну, да и то… Может, одну из тех, а может, еще какой-то женский труп. Он был настолько разложившимся, что опознание оказалось практически невозможно. И, что характерно, по некоторым признакам это все же была одна из тех эбердинок, предположительно можно было даже имя назвать, а следовательно, и время исчезновения… это с одной стороны. Но с другой — за тот срок, что прошел со времени ее исчезновения, труп разложиться так сильно не мог, никак не мог… Загадка. Дело так и осталось нераскрытым.

— Но сейчас мы видим не обычное разложение, а нечто… из ряда вон.

— Вот именно. При таком, из ряда вон, темпе разложения получилось бы, что тот труп все же принадлежал исчезнувшей женщине из Эбердина. Значит, мы вправе предположить, что и там случилось это же самое из ряда вон.

— Что именно?

— Откуда мне знать так сразу…

Он поджал губы, а потом потянул Скалли пробирку с пробой.

— Вот это отвези тоже в морг. Постарайся выяснить состав.

— А ты куда? — недовольно и чуть встревоженно спросила Скалли, принимая у него пробирку.

— А я попробую проверить, не была ли Лорен Маккалви «одиноким сердцем».

— Что?

— Понимаешь, каждая из эбердинских жертв участвовала в этой газетной глупости. Объявления о знакомствах, заочная переписка… Там это называлось «Клуб одиноких сердец». Полиция совершенно справедливо, хотя и безуспешно, отрабатывала версию, согласно которой некий маньяк выбирал себе жертв именно по объявлениям клуба… Хотя какими именно критериями он руководствовался, так и осталось непонятным.

— И ты полагаешь…

— Просто хочу удостовериться — да или нет. Нетривиальная интенсивность разложения у нас есть и там, и здесь. Если Лорен Маккалви писала в газеты, у нас будет еще одно совпадение. И мы тогда вполне сможем предположить, что и убийца совпадает.

— Убийца, приходящий на свидание с канистрой кислоты и выливающий ее на безропотно ждущую душа жертву? — спросила Скалли. И тут же рассердилась на себя: в ее голосе прозвучало слишком много иронии. Так иронизировать можно лишь тогда, когда у самой уже есть какая-то альтернативная версия, более здравая и пригодная для дальнейшей разработки; а у нее пока не было никакой.

Впрочем, Молдер не обиделся. Как всегда.

— Не знаю, Скалли, — проговорил он почти безнадежно. — Но надо же с чего-то начинать.

Квартира мистера Энканто Как было бы славно, если бы вообще не приходилось выходить из дому. Как было бы чудесно. Тахта, книги, компьютер. Книги. Тахта.

Компьютер.

Эта чертовская штука сделала очень много для того, чтобы можно было жить, не выходя из дому. Тексты в редакции пересылаются через сеть. Письма пишутся через сеть. Покупки делаются через сеть. Казалось бы, можно вообще не вставать. Можно не открывать дверь квартиры.

Но этак и заболеть недолго от неподвижности.

И самое страшное — время от времени надо выходить, чтобы поесть. С этим ничего не поделать. Ничего.

Как мистеру Энканто хотелось бы хоть что-нибудь с этим поделать!

Впрочем, с годами отчаяние и всепоглощающее желание что-то изменить притупились. Года четыре назад было почти невыносимо. Он всерьез подумывал о самоубийстве — но так и не решился. Выбрал иное. Это было очень тяжело, он был хорошим человеком. Но даже самому хорошему человеку свойственно чувство голода. Одно время он глушил себя алкоголем, пытаясь то ли перебороть себя, то ли просто уйти от необходимости делать выбор, оттягивая момент, когда выбор станет окончательным, и происходящее перестанет быть трагической нелепостью, из ряда вон выходящим грехопадением, пусть даже несколькими повторяющимися грехопадениями, — и превратится в образ жизни. В обыденность. Но алкоголь не помог. Два дня запоя, три… Потом еще сильнее хочется есть.

Он сломался. Смирился. Убить себя не поднялась рука. А раз не одно — то другое, и tertium non datur. Третьего не дано.

Почему ничего этого не случалось в детстве? Родители бы заметили и, быть может, не допустили. Как-нибудь. Как-нибудь. Они ведь родители, они позаботились бы. Они были хорошие, добрые, веселые. Они любили друг друга, и мистера Энканто любили тоже. Кроме родителей, о мистере Энканто не заботился в жизни никто, ни разу. Хотя бы смеха ради. Но родители рано умерли. Наверное, потому что жили в Неваде в ту пору, когда там то и дело проводились эти важные ядерные испытания. Очень важные. Для защиты страны, для спасения демократии, для утверждения свободы и американского образа жизни на всей земле. Правда, все радиоактивные осадки валили тогда на Хрущева. Как будто американские взрывы не дают осадков, как будто на каждом летящем из расколотого огненного ада нейтроне написано «made in USA,» и потому он, умный и насквозь американский, не прорубает себе, кроша все встречное в щепы, дорожку в молекулах клеток тел тех людей, на которых тоже написано «made in USA», аккуратно обходя их стороной и прошивая насквозь только латиносов, джепов и прочих всевозможных русских.