Елена Клещенко - Эликсир от бессмертия

Владимир Данилович больше не чувствовал брезгливости, и это было понятно: в данный момент он работал, а «если вы пишете диплом о сифилисе, то полюбите и бледную спирохету». Однако этим дело не ограничивалось. Здесь было что-то куда более личное. Профессор сознавался сам себе, что начинает симпатизировать гомункулу. Обыкновенно, по-человечески, как собеседник собеседнику.

Откройте любую книжку по практической психологии, и прочтете там, что дорога к сердцу нового знакомого ведет через правильный выбор слов. Мы отличаем своего от чужого по словарному запасу, по оборотам речи, сленгу, профессиональной лексике, стихотворным цитатам. Всем этим Нефедов и Фролова наделили зигонта в полной мере. Каждую минуту Владимир Данилович слышал нечто знакомое, и его не покидало ощущение, будто он беседует не с экспериментальным существом, а с человеком, более того — с человеком своего круга, с приятелем, попавшим в беду.

Он понимал происхождение этого чувства, понимал его обманчивость, но поделать ничего не мог. Зигонт разговаривал как он сам, и сердце вздрагивало, когда испытуемый вздыхал: «Бой в Крыму, все в дыму, ничего не видно...» или говорил: «Нет, увольте». И когда маленький В.Д. знакомым жестом брался за подбородок и мучительно задумывался над тем, как продолжить числовой ряд «1, 2, 3, 5, 8, 13...», профессор Викторов испытывал такую жалость и такое бешенство, как будто умственная слабость несчастного создания была его личной бедой.

Может, потому это и называется преступлением — против меня, а не против зигонта? В год-другой жизни мне сие приключение обойдется, не менее того. А зигонт, в конце концов, всего лишь программируемое устройство органического происхождения. Вроде тех роботов, о которых любил писать Брэдбери, — механических копий жен, детей, бабушек. Брэдбери так и не отвечал на вопрос, испытывают ли роботы чувства или только имитируют их. Идеальная копия не должна уступать оригиналу ни в чем, включая и способность страдать, это понятно. Но моя-то копия далеко не точна...

А что нужно, чтобы имитация превратилась в подлинник? Чтобы вызвать видимую реакцию удовольствия, радости — заставить живое существо смеяться, необходимо выбросить в кровь определенные химические вещества и подать определенные нервные импульсы. Но именно эти, черт их раздери, вещества и импульсы ответственны за субъективное ощущение радости. То же с другими эмоциями.

Дьявольщина какая-то. В биологических моделях имитация априори тождественна оригиналу?

Вот этой гнилой романтической философией надо заниматься не в моем возрасте, а много-много раньше. Когда нормальные юноши задаются вопросами о смысле жизни и бытии Божьем — лет в семнадцать, двадцать... Но это нормальные. А ненормальные сразу пишут программу развития и врубают камеру. Стало быть, думать за этого сукина сына придется мне, теперь, когда уже, откровенно говоря, поздно.

Вернемся к нашим баранам. Что сукин сын делал? Карикатуру. Профессор Викторов через минуту после выхода из камеры читает студентам лекцию, завернувшись в носовой платок. Стало быть, надобно было ему прежде всего существо непугливое, невозмутимое, с психикой крепкой, как бетонная шпала… — Викторов снова открыл окно с программой. — Симпатика-парасимпатика, миндалина… Так оно и есть. Впору позавидовать: он вообще ни хрена не боится и не пугается. Если на него падает шкаф, спокойно сделает нужное число шагов в сторону. Может, конечно, не успеть, но сердечко не забьется. Физиологическая имитация МОЕЙ уверенности в себе — жизненного и преподавательского опыта, регалий и всего прочего: «Полковники не бегают: в мирное время это вызывает смех, в военное — панику». Ну, хоть за это вам спасибо, господин Нефедов, очко в вашу пользу. Как бы там ни было дальше, уравновешенность нам понадобится.

Что еще? Лексика. Юмор. Мало им было спокойствия, захотелось пририсовать ироническую улыбку. Юмор — функция логики, умение извлекать из логических нарушений удовольствие регулируется не столь уж сложной схемкой. С этим ясно. А лексика… Он раскрыл и пролистал архив текстового файла. Судя по его размерам, маленькую голову загрузили до упора. Или, по крайней мере, попытались загрузить. Все ли поместилось, и если не все, то что именно, — вопрос второй. Делали, небось, частотный анализ... цитаты вылавливали. «Бой в Крыму, все в дыму» — это я им на семинаре, про их графики... Ладно. Разберемся.

Владимир Данилович собрал накопители и диски в сумочку. Пора домой — не ночевать же здесь. И его придется взять с собой.

— Устали? — спросил он зигонта, пытаясь говорить бодро.

— Есть немного, — тот улыбнулся в ответ. — А вы?

— И я. Знаете что... Кстати, как мне вас называть?

— Вопрос. Поскольку Владимир Данилович — это вы... Они меня называли Данилычем.

— Не пойдет. — Данилычем сверстники почему-то звали Даньку-Данилу — старшего внука профессора.

— И еще Вовочкой.

— Паршивцы. — Из всех идиотских анекдотов эти — самые что ни на есть... — Нет, ни в коем случае. Погодите минутку… Как насчет Лада?

Это прозвище студент Викторов получил сразу по приезде из Гарварда в Москву. На исторической родине уменьшительное «Влад» почему-то ассоциировалось с графом Дракулой, что абсолютно не подходило к улыбчивому отличнику, самому веселому в группе и сугубо положительному во всех отношениях. Над несоответствием потешались, пока однокурсница Марго, чья мама была из Кутаиси, не окликнула Влада-Владимира: «Ладо!». Так появился грузино-славянский ник, который года через два, с повзрослением и поумнением, был вытеснен традиционным «Володя».

— Лад? Нормально. Не возражаю.

— Отлично. Так вот, Лад, нам с вами пора домой.

— Домой? Вы хотите взять меня с собой?

— Я считаю, это самое разумное, что мы можем сделать. Пока мне не хочется впутывать посторонних...

— Да, я понял вас, — маленький Лад поднял руку знакомым движением. – Я только сомневался, что это возможно.

— По закону невозможно, — Викторов усмехнулся, вспомнив забытое, еще мамино словечко, — а в принципе — возможно.

— Крыску с собой берете, Владимир Данилович? – спросила вахтерша. Профессор Викторов был ее любимцем.

— Угадали, Анна Александровна, — профессор галантно улыбнулся и приподнял над вертушкой контейнер для мелких млекопитающих. Хороший контейнер, утепленный, без окошек, с частой решеткой, — зима же на дворе. — Крыса сфинкс — знаете про них?

— Ой. Это как?

— Бесшерстная линия.

— Голая, что ли?! Фу, жуть какая, — Анна Александровна кокетливо хихикнула. – Чего вы только ни придумаете, господа ученые. Не открывайте, не хочу на это смотреть! Всего доброго!