Александр Зорич - Боевая машина любви

– Скажите, Милас, вы сохранили золотую иглу со смертельным предписанием для улиток?

– Какую еще?

– С заставы.

– Да, конечно.

Эгин расхохотался. Так просто!

– Милас, я знаю как убить монстра из Есмарова сна.

Барон Вэль-Вира не был магом, не был и чернокнижником. Ему сполна хватало того, что он был гэвенгом. Ни с теми, ни с другими он дружбы не водил. Но и сторониться не сторонился.

Когда в конце осени Вэль-Вире доложили о том, что некий странствующий маг Адагар просит приюта в его замке до начала весны и готов отплатить за это своими магическими услугами, барон принял странное решение.

– Ведьмак может остаться, – передал барон через дворецкого. – Пусть выбирает себе любые из пустующих покоев. Его магических услуг мне не надо. Единственное условие – не показываться мне на глаза. И не тревожить меня и челядь всякой разностью.

Зима подходила к концу. Адагар честно соблюдал поставленное перед ним условие – Вэль-Вира успел напрочь забыть о его существовании.

«Всякой разности» наподобие слоняющихся по коридорам призраков и летающих соусниц в замке Гинсавер тоже не наблюдалось. Поэтому когда во время конной прогулки по заснеженным окрестностям замка барон Вэль-Вира встретил сухонького старичка в помятом тулупе, в ушах у которого сверкали две серьги явно магического назначения, он не сразу догадался, с кем встретился. Была середина месяца Ирг.

– Здравия тебе, барон Вэль-Вира, – начал старичок, представившийся Адагаром. – Позволь выразить тебе благодарность за гостеприимство и за великодушие.

Вэль-Вира сдержанно кивнул, обозревая своего неожиданного собеседника. «Надо же! Ни разу на глаза не попасться за три месяца!» – подумал Вэль-Вира.

– Твой замок Гинсавер чудесен. Время, которое я провел в нем, незабываемо. Скоро, с наступлением весны, я двинусь дальше на север. И, признаюсь тебе, мне жаль покидать величественный Гинсавер.

– Ты можешь оставаться здесь настолько долго, насколько захочешь, – сказал Вэль-Вира, не покидая седла.

– К сожалению, я не могу остаться, – вздохнул Адагар. – Но уйти, не отплатив тебе добром за добро, мне не позволяют те силы, которым я служу.

– Пустое, Адагар! Я позволил тебе жить в Гинсавере от чистого сердца, а не из корысти. Я не прошу ничего взамен. Пусть это будет моим подарком тебе и другим странствующим магам.

– Но и моя благодарность будет даром от чистого сердца, а не платой за постой. Что ты на это скажешь?

– Мой наставник учил меня, что прямой путь к несчастью – желать того, в чем не имеешь нужды. То есть желать сверх меры. В моей жизни есть все, что мне необходимо.

– Все верно, Вэль-Вира велиа Гинсавер. Гэвенги не склонны к умеренности и уж тем более к скромности. Но, вижу, ты – исключение среди своих сородичей, – усмехнулся Адагар. – И я бы не осмелился появиться перед тобой, помня поставленное тобой условие, если бы речь шла о том, чтобы подарить тебе какой-нибудь волшебный сувенир наподобие раковины-болтушки или платка с магической формулой. Я осмелился встретиться с тобой, потому что знаю: тебе грозит большая опасность.

Вэль-Виру смутила та откровенность, с которой Адагар рассуждал о его истинной природе – природе гэвенга. И его несколько раздражал тот всезнайский тон, которого маг придерживался, говоря о грозящей ему опасности.

– Если ты имеешь в виду происки баронов Маш-Магарт, то мне об этом известно не первый год, – сказал Вэль-Вира.

Это прозвучало заносчиво.

– Не только о них. Пока они были одни, пока их единственным союзником был барон Аллерт, преимущество было на твоей стороне. Но теперь все иначе. У них прибавилось союзников.

– Надо думать, теперь у них в союзниках сам Гаиллирис, – предположил Вэль-Вира.

Адагар рассмеялся.

– Почти. Теперь у них в союзниках гнорр Свода Равновесия. Они совершили немыслимое – Варанский Щеголь пляшет под их дудку.

– Варан слишком далеко, чтобы страшить меня по-настоящему, – отмахнулся Вэль-Вира.

Барон никогда не бывал в Варане. Он не знал толком, что такое Свод Равновесия.

– Поверь мне, барон, очень скоро это устрашит тебя по-настоящему. Когда Гинсавер будут осаждать не остолопы под начальством чванного Лида, а голубоглазые юноши без роду и племени с холодным и извращенным сердцем, ты наложишь в штаны.

Вэль-Вире не хотелось воспринимать слова Адагара всерьез. Но воспринимать их как шутку у него не получалось. Он попробовал сменить тему.

– Уж не бароны ли Маш-Магарт рассказали тебе о юношах с холодным и извращенным сердцем?

– Нет. У меня есть более надежные осведомители, – Адагар похлопал себя по поясу, где висела небольшая фляга. В таких носят гортело некоторые состоятельные пьяницы.

– И что же это за осведомители?

– Неделю назад в Пиннарине произошла страшная катастрофа. Многое было разрушено. Разрушилось и узилище духов, которых глупые варанцы называют «шептунами» или «вестниками». Тюрьма эта называлась Комнатой Шепота и Дуновений. Многие вестники были пойманы и порабощены еще во времена, когда замка Гинсавер не было даже в воображении твоих предков. Но теперь они обрели свободу. Правда, ненадолго. Я воспользовался моментом и наступил на горло собственной лени. Мне достало ловкости поймать такого «шептуна» и надежно заточить его в своей фляге. Именно мой шептун предупредил меня о том, что в Варане готовится война. На сей раз война будет с тобой, Вэль-Вира велиа Гинсавер.

– Что же мне делать, Адагар? Может, ты дашь мне добрый совет?

– Мой совет и будет той магической услугой, которой я отплачу тебе за гостеприимство и великодушие.

Всю ночь Ларафу снилась Тенлиль, которая прыгала по его спальне, словно заяц: на башмаках, к подошвам которых были прикручены огромные пружины.

Она стенала, словно одержимая, и распевала вульгарные куплеты, содержание которых сводилось к одному: ее брат Лараф – негодяй, страдающий мужским бессилием. Лараф проснулся в своей постели, мокрый от пота. Зеркало подтвердило его догадки – выглядел он хуже некуда.

«Эта Тенлиль просто истеричка», – попробовал утешить себя Лараф. Но настроение почему-то не улучшалось.

За гнусным утром, заполненным официальными встречами, из которых вытекало, что дела княжества обстоят паршиво и вопиют о грамотном руководстве, наступил гнусный полдень. Это означало, что Ларафу нужно отправляться на военный смотр.

Торжественный смотр, совершенно неуместный с точки зрения варанской традиции проводить такие мероприятия только перед значительной военной кампанией или перед праздниками, Лараф изобрел третьего дня.

Он счел, что лучшего средства укрепить свой авторитет и поднять боевой дух войск и флота, которому вечером этого же дня предстоит отправиться на усмирение мятежей в варанской провинции, не найти. Он очень рассчитывал, что это поможет. Ведь должно же хоть что-нибудь помочь?

Его подруга, анонсировавшая на вечер «серьезный разговор», была заботливо заперта в ящике стола в высотном кабинете под куполом Свода.

«Пусть отлежится. Может, это наведет ее на стоящие мысли?»

Вот уже несколько дней Лараф ожидал действенных советов. Вместо них книга кормила его скабрезными каламбурами наподобие тех, какими он сам охотно присыпал свою речь.

«Меня передразнивает, что ли? Обиделась?»

Плохие новости сыпались как горох из мешка.

Мятежи, разбой на дорогах, измененные атмосферные эффекты в районах Урталаргиса и Старого Ордоса, гибель плеяды офицеров Опоры Единства, посланных в один из гарнизонов близ столицы водворять порядок… Полный перечень событий, принесенный утром Ларафу, занял три страницы. Бегло просмотрев первую, Лараф бросил перечень в камин.

«Если так пойдет дальше, придется просить помощи у Зверды.»

Смотр продлился почти до вечера.

Экипажи парусников слаженно отдавали гнорру честь.

Пехота громко скандировала имя Сиятельной.

Он, Лараф, шел через весь этот патриотический бедлам по ковровой дорожке, расстеленной прямо по лужам через всю площадь Двух Лагинов.

В конце ему даже пришлось сказать речь. Его самообладания хватило ровно на две минуты. Впрочем, большего и не требовалось. «Все хорошо, а будет еще лучше», – таким было основное содержание речи.

Когда военный люд взорвался одобрительным ревом, Лараф заметил прямо перед собой морского офицера, чье обветренное скуластое лицо показалось ему до боли знакомым. Не только знакомым, но и до ужаса похожим на его, Ларафа, прежнее лицо.

Бросив на человека несколько взглядов украдкой, Лараф с ужасом осознал, что это его брат. Тот самый, что служил палубным исчислителем на флагмане Южного флота.

«Его что, на днях в столицу перевели?»

Офицер смотрел на него с нервозным благоговением, его глаза светились от счастья и гордости. А на почетной перевязи исчислителя таращилось внушительное лучистое око ордена «Звезда Морей» с листьями трилистника.