Александр Зорич - Боевая машина любви

Доски днища дымились от фиолетовой крови. Есмар растирался оленьим жиром, который запасливые спасатели всегда возили с собой.

– Ты уверен, что мы выбрали правильное место? – в десятый раз от нечего делать спросил Эгин.

– Да точно, точно. Я чую! – Есмар знал, что пробил его звездный час. Глаза мальчишки сияли, с лица не сходила торжествующая улыбка.

Эгин с сомнением вгляделся в воду. Ничего не видать. То ли прозрачность озера колеблется вместе с временем суток, то ли здесь очень глубоко…

– Господа, внимание… – Милас возвысил голос.

Все посмотрели на него.

– …Мы начинаем. На счет «десять» мертвительная магия неизведанной силы будет направлена в пучину Сигелло. Мы ничего не знаем о природе существа, которое придется убить, а потому прошу всех приготовить оружие. И приличествующие случаю заклинания, само собой. Итак, раз… два…

Эгин посмотрел на набережную. Вроде бы, никого. Коллеги спасателей-на-водах стоят на башне возле стрелометов. Чуть поодаль бродит наряд городской стражи. Не то Милас чересчур сгустил краски, не то стража не понимает, кто сейчас болтается на главном плесе. В любом случае, никаких признаков погони «жемчужников». И на том спасибо…

– …семь… восемь…

Эгин поглядел на полотно своего меча. Пока чисто…

– …девять… десять!

Из-за широкой опоры полуразрушенной арки выскочил небольшой челн. Несколько взмахов весел – и он совсем близко от лодьи. Это еще кто такие?

Узнать вчерашних соискателей кольчуги – Вуймола, Лилуму и их бородатого патрона – не составило труда. Вуймол был наг, покрыт толстым слоем нежно-желтого жира и готов к прыжку.

– Назад! – заорал Эгин что было мочи. – Назад поворачивайте, здесь опасно!

Бородач самодовольно ухмыльнулся и показал Эгину «пошел на».

Вуймол взмахнул руками, прыгнул и сразу же исчез под водой. Бородач тем временем раскрыл большой плоский ящик, с которым его вчера видел Эгин. Орудуя короткой деревянной лопатой, похожей на весло даллагского каяка, бородач начал сыпать из ящика в воду мелкую серую пудру.

– Милас, улитки уже заработали?

– Еще как. На свой меч посмотрите.

– Шилолова кровь!.. Эй вы, как вас там зовут! – снова закричал Эгин. – Здесь дей-стви-тель-но смертельно опасно! Смертельно! Лилума, да объясни ты своему папе, что я не вру!

– Он мне не папа, а муж! – звонко выкрикнула девчушка.

– Тем лучше, тем лучше… – пробормотал Эгин, стаскивая с себя одежду.

– А вы подите прочь отсюда! – добавила Лилума. – Вуймол все вчера разведал раньше вашего побляденыша. Кольчуга наша по праву!

– Да сожрут сейчас твоего Вуймола! – гаркнул Эгин так, что Миласу оставалось только демонстративно зажать уши.

– Откуда южанин знает твое имя? – ревниво осведомился тем временем бородач у Лилумы.

– Вы лучше скажите, что в воду сыплете! – к перепалке подключился Милас. – Не «рачий чих» часом?

– Не твое дело, рожа твоя татьская! – огрызнулся супруг Лилумы.

– Ага, точно, «рачий чих»! – Милас, похоже, развеселился. – У Варма брали, из Мраморного Города, верно?

– Ну верно, – согласился бородач, взяв на полтона ниже.

Несмотря на драматизм ситуации, загоготала вся лодья. И женщины, и дети, и спасатели-на-водах. Бородач потерянно поглядел на поверхность воды, затянутую серой пеленой.

– И он, конечно, клялся молоком матери, что отрава возьмет все живое на сто локтей кругом, а мальца не тронет? Так вот, милейший, шутки закончились. Этот мусор и водолета не завалит. А нашей рыбке «рачий чих» вообще как пудра.

Больше всего Эгину сейчас не хотелось останавливать смертоносную магию улиток. Но до конца дней своих считать себя виновником гибели Вуймола ему не хотелось втройне.

Эгин уже пробормотал заклятие Раздавленного Времени, когда на поверхность воды вырвался грандиозный пузырь воздуха. Он вынес несколько дохлых рыб и ворох обрывков омерзительных розовых водорослей в руку толщиной.

Лодью качнуло, а челн конкурентов едва не залило с верхом.

Вслед за первым поднялись несколько пузырей поменьше.

Однако, ни тела Вуймола, ни останков твари пока что не было.

– Ждать здесь, – приказал Эгин Есмару наивыразительнейшим тоном строгого папаши и прыгнул в показавшуюся теплой воду Сигелло.

Только нырнув, он сообразил, что в Раздавленное Время, похоже, войти не удалось. Ни в его движениях, ни в реакции среды ничего не изменилось.

Значит, не только Вуймол, но и он не может попадать в невидимый конус области действия звуковой магии под днищем лодьи. Иначе его скует по рукам и ногам необоримая судорога, швырнет на дно и тут уже точно конец.

«Что может быть причиной? Недосып? Раны, нанесенные бойцовыми котами в Волшебном Театре? Миазмы Опарка?»

Взор Аррума тоже проницал толщу воды в треть привычной силы. И все-таки Эгину удалось выделить на общем фоне глубинной беспросветности два наиболее крупных пятна.

Первое, как и предупреждал Есмар, было десяти локтей в поперечнике. Оно металось, ударяясь о невидимые для Эгина стены.

«Похоже, музыкальная магия действует. И, главное, тварь пока что не вырвалась наружу.» Последнего Эгин боялся больше всего.

Второе, меньшее, пятно, было неподвижно и, наверняка, являлось телом Вуймола. Глупый малец все-таки попал под удар звуковой магии. Видимо, и в этом, «противомонстровом» варианте, она оставалась опасной для людей…

Эгин поспешил на поверхность.

– Кидайте конец! – потребовал он.

На лодье повторять не заставили. В воду полетели сразу два троса с небольшими грузиками. Эгин заметил, что Милас, сидя на фальшборте, стягивает свои шикарные сапоги.

– Ну что там!? – тревожно осведомилась Лилума. Она смекнула, что Вуймола и впрямь уже долго нет. Это решительным образом поубавило ее спесь.

– Я предупреждал, – мрачно ответил Эгин.

Он взялся за один из сброшенных тросов и, набрав воздуха до самого желудка (как ему хотелось думать), вновь нырнул.

«Я, конечно, предупреждал. Но я мог бы разрубить ключ-улитку еще две минуты назад. Поток звуковой магии прервался бы и тогда Вуймолу не угрожала бы опасность. По крайней мере, опасность, исходящая от нас. До чего неприятно все-таки чувствовать себя своекорыстной сволочью…»

Эгин разгребал воду бесконечно долго. С непривычки уже на пятой сажени разболелись уши. Взором Аррума он видел, что тварь беснуется втрое от прежнего. «Да когда уже сдохнет, зар-раза!?»

Когда Эгин был совсем близко от Вуймола, в мозг ворвалась убийственная какофония. «Смерть!»

Он не думал, что сил у него осталось так мало. Почему-то Эгин надеялся, что сможет продержаться еще пятнадцать-двадцать ударов сердца, которые необходимы для того, чтобы успеть обвязать Вуймола и себя тросом.

Первый же удар звуковой магии бросил Эгина в густой, омерзительный ил рядом с Вуймолом. Боль заполнила все тело, от кончиков пальцев до сердца.

«Старею…»

Первый поэт столицы Сорго Вайский задул свечу и, шаркая шлепанцами, поплелся в спальню, откуда доносилось бодрое похрапывание его молодой жены Лормы.

Он провел исключительно вдохновенный день. Поэма о ре-тарской войне была окончена. На этот раз он справился быстро. И Сиятельная наверняка будет в восторге!

Конечно, он не расскажет Сиятельной о том, что у него появился соавтор, странный хромоногий юноша по имени Кальт, которому он обязан самыми проникновенными эпизодами своей поэмы. Безусловно, именно он, Сорго, облекал в рифмы то, что рассказывал ему его гость. Но если б не рассказы Кальта, что, спрашивается, он облекал бы в рифмы?

Уже не раз Сорго благодарил судьбу, которая свела его с Кальтом в день после памятного пиннаринского землетрясения.

В тот день он шел по Желтому Кольцу, дивясь и ужасаясь картинам, которые ежеминутно открывались его взору. Много странного и страшного увидел Сорго на улицах города. Все это надлежало принять в себя, впустить в рассудок и сердце, дабы слова и строки грядущего «Плача по Пиннарину» не солгали ни в чем, поведав читателям правду, только правду и ничего, кроме правды о самой жестокой катастрофе, постигшей княжество со времен Тридцатидневной войны.

Проведя в затопленной несчастьем и болью столице несколько часов, Сорго утратил свежесть восприятия и катастрофически отупел. Однако нагой юноша, обернутый в одно оранжевое атласное покрывало с шелковыми кистями, сразу привлек к себе внимание придворного поэта.

Уронив голову на руки, юноша сидел на обломке упавшей колонны и тихо напевал песню. Юноша был худ, длинноволос и некрасив. Казалось бы, мало ли обезумевших юношей ходит по разоренному Пиннарину? Но этот был совершенно особенным.

Слова песни, которую распевал парень, были словами древнетарского языка. Мертвого языка, на котором не говорили уже по меньшей мере двести лет! У Сорго, считавшего себя докой в сравнительном языкознании, перехватило дыхание.

«Красавица, не прячь от людей