Ульяна Динова - Я беду от тебя отведу

Наверное, когда-нибудь всё прояснится и встанет на свои места. Я верю, что однажды это случится. Все те странные вещи и явления, происходившие со мной в разное время на протяжении моей жизни… Должно же им найтись хоть какое-то разумное, а может, даже научное объяснение?

С детства я не была такой, как все дети. Я не была НОРМАЛЬНЫМ ребёнком в общепринятом представлении о том, какими должны быть нормальные дети. Я это слишком явно ощущала из-за реакции людей на меня, как на нечто, не вписывающееся в привычные для них рамки. Я могла ничего не делать и просто молча находиться среди них, но всё равно эта жирная черта между ними и мной незримо присутствовала всегда. Не могу сказать, что данное обстоятельство совсем не тяготило меня. Возможно, я расстраивалась по этому поводу гораздо сильнее, чем думала. Я вообще старалась как можно меньше думать об этом, но постоянное чувство одиночества, ставшее для меня почти привычным, всякий раз напоминало мне о том, что я, скорее всего, так никогда и не смогу стереть эту невидимую черту между мной и другими. Ведь провела её вовсе не я, а некто неизвестный, ещё до моего рождения, — вероятно, преследуя какие-то свои, неведомые мне цели. Сейчас я уже менее болезненно отношусь к своей оторванности от людей; в каком-то смысле у меня даже появилась своя философия, как у Ошо[1], который искренне полагал, что именно одиночество и возможность уединения — это самый счастливый период жизни, отпущенный человеку для самопознания и самосовершенствования, — почитая его за настоящее благо, едва ли не божественный подарок. Я же всегда предпочитала обществу людей общество животных, растений, природы. И когда никто не мог меня видеть, разговаривала с деревьями, цветами, иногда даже с камнями и водой в роднике. Все они были очень внимательными слушателями и так хорошо меня понимали…

Подруг у меня не было, и чаще всего после школы я уходила в одиночестве гулять в лес. Мне доставляло несказанное удовольствие скинуть обувь и подолгу бродить босиком по лесной траве, утопая в мягком мху, вдыхая полной грудью запахи леса, или просто сидеть на берегу ручья, болтая ногами в холодной журчащей воде, слушая нежное щебетание птиц и стрекот кузнечиков. Все эти простые природные вещи содержали в себе скрытую первозданную силу и наполняли меня живительной энергией. Что-то в них было до боли родное и понятное мне, в отличие от школы и людей с их мелочными проблемами, бесконечными пустыми разговорами и глупыми сплетнями об одном и том же, от которых хотелось оглохнуть, заснуть навсегда или улететь далеко-далеко в Космос, на Юпитер например…

Учительница в школе частенько заставала меня спящей во время занятий, и мне приходилось проводить остаток урока стоя за партой, что стало причиной насмешек одноклассников. Хотя удивительный факт: учёба давалась мне чересчур легко, гораздо легче, чем моим сверстникам. Пожалуй, я вообще никогда не прилагала никаких сверхусилий в освоении школьной программы, словно я когда-то уже всё это проходила — и не по одному разу. Большая часть учебных предметов, за исключением биологии, представлялась мне скучной и неинтересной. Какое-то внутренне чутьё подсказывало мне, что я вынужденно трачу отпущенное драгоценное время на нечто второстепенное и ненужное. Поэтому, едва раздавался звонок с последнего урока, я первой выбегала из тяготивших меня стен школы и мчалась, словно истомившаяся птица, вырвавшаяся из клетки на свободу, в мой любимый лес или к реке, чтобы насладиться абсолютным состоянием покоя и побыть в одиночестве, в котором я так остро нуждалась.

Сколько помню, мы всю жизнь жили с бабушкой на самой окраине небольшого городка Велижа Смоленской области. Здесь я родилась и выросла.

Своего отца я никогда не видела, поскольку он погиб в тот день, когда я появилась на свет. Трагические события тех лет до сих пор остаются тайной, покрытой мраком за семью печатями. 10 августа 1986 года папа возвращался домой на электричке, спеша поздравить мою мать с рождением меня, но по нелепой случайности ввязался в пьяную драку в тамбуре вагона. Негодяи несколько раз ударили отца ножом, а затем, забрав его деньги и документы, отжали двери и выбросили ещё живого в реку, когда поезд проходил по мосту. По крайней мере, так было написано в протоколе, давно погребённом в пыльных следственных архивах. Труп нашли спустя шесть суток после убийства, когда его прибило к берегу, и бабушка, ездившая на опознание, всё никак не хотела признавать в мёртвом распухшем теле, с обезображенным, изъеденным рыбами лицом, своего полного сил и здоровья сына. Убийц никто, естественно, искать не стал, и, наверное, они до сих пор где-то живут, ходят среди людей, дышат одним с ними воздухом. А моему отцу так навсегда и осталось 29 лет…

Маму я почти не помню. Она оказалась психологически слабой и быстро сломалась под грузом навалившихся проблем. После смерти отца она, никогда не бравшая в рот ни капли спиртного, почти сразу стала сильно выпивать, и делала это так, будто решила убить себя. От сильных переживаний у неё пропало молоко, и меня выкормила чужая женщина, у которой умер младенец, родившийся почти в одно время со мной. По рассказам бабушки, раньше мы жили в большом доме в самом центре города, напротив мебельного завода, но из-за безудержного пьянства матери у нас случился сильный пожар, и наша квартира со всем нажитым имуществом в один миг сгорела дотла. Именно тогда-то городская администрация и выделила нам этот старый покосившийся домик на окраине, в котором мы проживаем по сей день. Мама умерла от разрыва печени, когда мне было три с небольшим года. До сих пор из глубин прошлого у меня в памяти всплывает мрачная картина похорон моей матери. Крупными хлопьями падает мокрый ноябрьский снег. Проститься с мамой пришли только двое: бабушка и я. Мы стояли молча вдвоём над могилами, куда погребли их обоих — моих родителей — без панихид и отпеваний. Несколько увядших гвоздик и стук мёрзлых комьев земли по крышке гроба. Других родственников у нас не было. Я была ещё слишком мала в то время и не могла до конца осознавать, что такое смерть. Я всё ждала, что мама придёт: она ведь и раньше часто куда-то уходила, но всегда возвращалась. Лишь несколько дней спустя я почувствовала, что она больше не придёт никогда, и разрыдалась так сильно, что у меня началась истерика и пошла носом кровь. Бабушке всё никак не удавалось успокоить меня, и ей пришлось вызвать мне скорую помощь, чтобы остановить кровотечение.

Бабушка мало рассказывала мне о моих родителях, почему-то избегая этой темы. Подрастая, я стала замечать, что у других детей есть мамы и папы, а у кого-то — хотя бы только мама. От этого в моём маленьком детском сердце трепыхалось ощущение вселенской несправедливости. Я терзала бабушку расспросами о том, почему у меня нет родителей, на что она мне отвечала, будто они так рано ушли в другой мир — более совершенный и прекрасный, — потому что были очень хорошими людьми; но они всё ещё продолжают любить меня и ждут там, на небесах; а когда мы встретимся, то заживём все вместе весело и счастливо и нам больше не придётся никогда разлучаться. Какое-то время я довольствовалась такими объяснениями, но в двенадцатилетнем возрасте мне стало любопытно, чем занимались мои родители, кем они были по профессии. Бабушка рассказала, что отец был учёным исследователем: он посвятил себя науке археологии и ездил в разные уголки земного шара с экспедициями. Мама работала учительницей музыки: у неё был прекрасный голос, и она учила детей петь. Тогда же, полагая, что я уже достаточно взрослая, чтобы узнать жестокую правду, бабушка открыла мне тайну о страшной гибели отца. Я ужасно расстроилась и убежала в лес на свою любимую поляну. Там со слезами на глазах я поклялась небу и себе — во что бы то ни стало найти подонков и отомстить им за отнятую жизнь моего отца.

Ни от отца, ни от матери мне, увы, ничего не осталось. Все их личные вещи, фотографии, весь семейный архив, — всё было уничтожено огнём при пожаре. Сохранилась лишь одна единственная маленькая чёрно-белая фотография мамы, где она позировала за фортепиано, когда была ещё студенткой музыкального училища. Словно кто-то очень постарался стереть самою память о моих бедных родителях.

Чем глубже я пытаюсь копаться в своём прошлом, тем больше обнаруживаю провалов в памяти. Эти провалы связаны, как правило, с ощущением неясного страха. Ночные кошмары были неотъемлемой частью большинства моих ночей, проведённых без сна. В раннем детстве по ночам я часто слышала пугающие потусторонние звуки непонятного происхождения: то это были стуки в стенах или полу, то будто бы кто-то ритмично нажимал одну и ту же клавишу «си мажор» в первой октаве на мамином пианино, много лет простоявшем в чехле с закрытой крышкой в коридоре; иногда в кресло у изголовья моей кровати усаживался некто невидимый и начинал так тяжко вздыхать, что я прятала голову под одеяло и лежала, не шевелясь и умирая от страха, до самого рассвета, пока сон не одолевал меня. Несколько раз, вставая по утрам, я отчётливо видела что-то странное, а именно: как из-под моей кровати высовывается человеческая рука, обтянутая чёрной кожаной перчаткой, и тут же прячется обратно. Долгое время я была уверена, что под моей кроватью поселился «чёрный человек», который ужасно одинок и несчастен, и вследствие этого развлекается тем, что пугает меня. Многие дети боятся темноты и выдумывают разные истории об увиденных ими привидениях или страшных чудовищах. Может быть, и я тоже была подвержена подобным фантазиям, поскольку через какое-то время странные звуки и видения прекратились, и я перестала бояться темноты. Возможно, причина этих галлюцинаций скрывалась в моём бесконечном одиночестве.