Виктор Точинов - Непостижимая концепция (антология)

Оплавившись, из затылка Мэтью выпала перегоревшая «балалайка». Искусственные нервы, вживленные имплантаты, напыленные наноэкраны и искусственные органы – все это в один миг обратилось в прах, пыль, пепел, который вышел из судорожно раскрытого рта мужчины легким облачком выдоха.

Фостер упал на колени, сотрясаемый дикой болью. Его зрачки стали угольно-черными, затем кляксами разлились по всей радужке, а в следующую секунду побелели и остекленели, лишив зрения. Отрекшегося вудуиста, посланного изучить лжекульт, который кое-кто в Европе посчитал опасным и тлетворным, скрутило, оглушило, вывернуло наизнанку…

Степан присел рядом, бережно поглаживая нового брата по щеке.

– Ничего, брат, это пройдет… – бормотал он, попыхивая трубкой. – Все через это прошли, так уж повелось… Потерпи, брат, потерпи. Врачующий-И-Отнимающий милосерден, он обязательно вернет тебе то, что отняла бездушная Цифра…

Фостер, свернувшись в позу эмбриона среди корней янтарного пня, лишь стонал и трясся, потеряв возможность видеть, слышать или осязать. Но еще через миг, наполненный бесконечной болью и хрустом выворачиваемых суставов, он вдруг приобрел. Возможность видеть без глаз. Говорить без слов. Знать без получения какого-либо знания…

Он видел восемь фигур, окруживших девятую – женскую, раскинувшую руки подле каменного алтаря, усеянного рунами. Молнии, побивавшие одного прелата за другим. Искрящуюся ультрамарином неудержимую энергию Копья, не всецело ушедшую на открытие Врат, а расплескавшуюся по всей планете. Ключи Арки, раскаленные настолько, что оставляли после себя черные отпечатки на сокровенной изнанке мироздания.

Мэтью потряс экстаз, пережитый Сорусом Бингом четыре года назад, на Великой Церемонии…

Он видел жженое клеймо огненного ключа, слишком долго пролежавшего на деревянной доске. Видел дымок, поднимающийся от ожога, чувствовал запах можжевельника. Восемь ключей – восемь отпечатков на теле планеты… Фостер нутром чувствовал высоченную фигуру Того, Кто Ходит По Спиралям, безликую ипостась, воплощение и отклик, бесплотный и могучий. Способный одарить плодовитостью любую из земных женщин и вытягивающий эту плодовитость у мужчин. Врачующий любую болезнь и Отнимающий самое ценное.

Еще Мэтью узрел всю свою семью – новую и нерушимую. Узнал про Тапани ибн Мякеля, проницательную корпоративную ищейку из Финляндии, еще на этапе возведения сибирской границы внедренного в первые «кротовьи» бригады. Про человека, рано постаревшего после заболевания проказой Рейгана, изгнанного искателями в тайгу и приготовившегося умереть в одиночестве. Но выжившего, ставшего Степаном Горским и коснувшегося тайны.

Увидел бледную полусонную Марику, с малолетства подсевшую на синдин и телом зарабатывавшую на жизнь. Теперь Фостер знал, что метелку три раза перепродавали из одного тюменского борделя в другой, пока в итоге она не оказалась в караване живого товара, везомого в Тобольск. Синдиновый кашель тогда стал кровавым, трахать подыхающую девку брезговали самые отмороженные работорговцы, и Марику сбросили с вездехода. Прямо на камни и мох. Встав с которых она и забрела в Волю, потому что ее призвал Тот, Кто Ходит По Спиралям…

Еще Мэтью видел Николая, которого когда-то звали Фэном. Воочию наблюдал его драку с гигантской лысой кошкой, питомцем зеленоглазой ведьмы; реки крови и вспышку ядерного взрыва, последствия которого сумел подавить Врачующий. Видел затяжной полет на скоростном конвертоплане со сбитым автопилотом. Крушение винтокрылой машины, пожар, спешащих на подмогу волевцев. И пусть китаец отныне не мог надолго покидать деревню, при удалении терзаемый прогрессирующей лучевой болезнью, он остался жив и отныне стал братом Фостера…

Видел новообращенный и других – братьев и сестер, выживающих в диких условиях приграничья, почти не изменившегося за сотни лет. Видел судьбы и дороги, ведущие к этим судьбам, первых заблудших, привлеченных зовом иерарха. Слышал их, говорил с ними. Впитывал исповеди. Познавал, как первые волевцы на себе, примитивных волокушах и бычьих упряжках почти два года с упорством муравьев таскали бревна и пустые контейнеры со всей округи, чтобы окружить Отпечаток стеной, скрыть тайну от остального мира. Как рожали детей, как тщательно искали и призывали новых отцов; как безжалостно убивали бродячих бандитов, отнимая их технику, оружие и провизию. Как лечили туберкулез, синдиновую зависимость и рак. Лечили, вознося беспрестанную хвалу существу, отпечатавшемуся на фоне ночного неба на самой окраине поселка…

Вместе они были мощным, крепнущим с каждым днем организмом, способным обмениваться не только мыслями, но и телами, перемещая сознание в оболочку брата или сестры. Сотни жизней спаялись в дружный трудолюбивый улей, восхваляющий пожертвовавшего собой прелата Бинга словом Милостивого Владыки.

Растворяясь в этом человеческом рое, Мэтью Фостер, он же Артем Кузнецов и еще целая когорта когда-то живших в его теле личностей, улыбался.

Он чувствовал бережную теплоту Марики, действительно симпатизировавшей чужаку, и точно знал, что в начале мая девушка родит семье двойню. Ощущал сурово-извиняющиеся нотки угрюмого Николая. Чувствовал его желание на недолгий срок одолжить закаленное тело Фостера, чтобы на время покинуть Волю и отомстить врагам, едва поднебесник наберется духовной крепости и испросит благословения Врачующего.

Еще Мэтью слышал доброе бормотание седого старика, встретившего путника на замшелом склоне холма целую вечность назад. И понимал, что отныне его лицо тоже станет подвижным, текучим, способным в минуты общего транса принять образ их почитаемого господина. До тех пор, пока Волю защищает лабиринт из промышленных контейнеров, составленных тремя причудливыми спиралями. И тот, кто по этим спиралям бродит…

…Сидели бок о бок на плоском широком валуне, укутанном в ковер темно-зеленого мха. Степан строгал свистульку, которую не спешил закончить уже вторую неделю. Мэтью с опаской курил дедову трубку, катая на языке приятный незнакомый вкус сушеных трав. Припекало, будто в июле.

– Идут злодеи по душеньку твою, – заботливо шлифуя ножом бочок игрушки, вполголоса произнес Горский, не поднимая алых глаз.

– Знаю, – отозвался Фостер, блаженно щурясь. Он еще не до конца освоил ментальную связь, потому предпочитал пользоваться голосом. – Двое, как ты и обещал.

Он лег набок, лениво перегнулся через край камня, протянул руку и оборвал тяжелую каплю голубики, рассыпанными бусами растущей у подножья.

– Сильные, – важно кивнул старик, по-прежнему не глядя на гребень холма, из-за которого должны были вот-вот показаться чужаки. – Плодовитые.

– Ага… А можно мне, брат?

Дед опустил руки, стряхивая с колена тонкие бежевые завитки стружек. Поразмыслил, почесал нос.

– Чего бы и нет? Пробуй… Только не переигрывай. И про артрит да ласковое слово не забывай, а то заподозрят еще неладное супостаты.

И вдруг качнулся назад, заваливаясь на спину, но в последний момент сохранив равновесие. Мэтью, опасливо завладевший телом Горского, неуверенно поднялся на ноги. Забрал у самого себя корявую массивную трубку, поправил на белой копне старенькую войлочную шляпу.

– Ты бы пока схоронился, брат, – не узнавая голоса, которым говорило чужое тело, посоветовал Фостер. – А то люд тобольский резок и горяч, увидят лицо мое – сразу в драку.

– Да без проблем, – ответил Степан устами младшего брата, разминая сильные широкие плечи. – Отосплюсь хоть…

И быстрым пружинистым шагом направился к поселку, стараясь держаться в низине. Мэтью спрятал клинок в ножны, сунул неоконченную свистульку в карман куртки. Еще раз затянулся дымом и насмешливо прищурился туда, где с каменистого склона за ним в электронный бинокль наблюдали двое поднебесников.