Михаил Успенский - Чугунный всадник

Дядя Саня прочел вслух и добавил:

— Н-да. Не зря Иван Алексеевич покойный говаривал, что у Валерия Яковлевича голова похожа на чайник. Чайник и есть!

Шалва Евсеевич обиделся: лозунг-де политически грамотный, а что он грамматически неграмотный, дело наживное.

— Нечего, нечего толпиться! — ругались санитары. — Внизу толпиться будете!

Внизу и правда толпились, причем в необыкновенном количестве. Считать людей, конечно, было запрещено, да и не всякий умел.

Тем временем Кузьма Никитич с помощью черного хода тоже вышел во двор. Окружали его человек сорок санитаров. По традиции вообще-то полагалось, чтобы выдвигали Гегемонова простые обитатели, чтобы процесс-то был естественный. Но как-то раз, когда снова случился недовоз кирзы, Кузьму Никитича стали выдвигать так активно, что наставили синяков и мало не поломали ребра. С тех пор пришлось разработать систему безопасности: санитары путем украшенных шипами налокотников оттесняли обитателей от начальства, а сами, умело действуя нежными плечами, как бы переливали Кузьму Никитича с места на место.

Тихона Гренадерова толпа тоже мотала как хотела по его неопытности. Вместе с ним был вынужден мотаться и нарком Потрошилов, чтобы не понижать читабельности транспаранта. Сверху казалось, что Тихон и Шалва Евсеевич решили побаловаться бредешком в воздухе. Дядю Саню с привязанным немилым портретом оттерли на периферию.

Масоны, воспользовавшись суматохой, вовсю развернули свою тайную пропаганду, но ни одного слова услышать было невозможно. Клин санитаров разрезал толпу надвое, Агрессор и Тетерин оказались в разных половинах и вскинутыми руками показывали друг другу секретные масонские знаки, принимаемые непосвященными за обыкновенные фигушки, дули и кукиши. На самом деле вольные каменщики недвусмысленно давали понять друг другу, что являются государством в государстве. Санитары решили, что фигушки предназначены Кузьме Никитичу и немедленно, с большими пинками, вручили масонам по портретику, причем Агрессору почему-то достался Тугарин Змеевич Расторгуев.

Наконец Кузьму Никитича санитары окончательно выдвинули, то есть подняли на круглый помост. Зазвенел колокол; скрытый под помостом оркестр грянул марш «Самурай купался». Толпа восхищенно смолкла, а кто не смолк восхищенно, тому заткнули рот санитары.

Народное волеизъявление, о необходимости которого с утра тростили санитары, свершилось.

На помост втянули Друбецкого-заде.

— Дорогие санитары и обитатели! Долго, очень долго ждали мы этого светлого дня. Из наших рядов, родной и любимый, в который раз уже вышел Кузьма Никитич Гегемонов. Являясь нашим одушевленным авангардом, нашим двуруким и двуногим компасом, не считаясь ни со свободным временем, ни с объективной реальностью, данной нам в ощущениях. Последовательный материалист, Кузьма Никитич повседневно ведет непримиримую борьбу с реакцией Пирке и Вассермана. Крупнейший мыслитель, он в то же время является выдающимся организатором показательного процесса развития мирового сообщества. Каждое выступление Кузьмы Никитича — это непереносимый удар для извергов всех мастей, окопавшихся, к сожалению, в уголках общественного сознания. Кузьмизм-никитизм — оплот надежной гарантии! Кузьма Никитич! От лица собравшихся позвольте принести Вам клятву верности всех народов мира!

Клятва была тут же принесена. Кузьма Никитич смущался и ковырял носком тапочки доски помоста. Не выдержав этой нечеловеческой, воистину демонической скромности, Залубко влетел на помост и возопил по-родному:

— Заверяемо! Ридного Кузьму Мыкытыча! Шо! Усих його лютых ворогов! Геть!

Санитары подхватили здравицу и строго следили за остальным населением.

Потом начался парад-хоровод. Первые круги вокруг помоста образовали санитары, далее размещались обитатели в порядке личной сознательности. Кузьма Никитич отечески глядел на хоровод и кивал, кивал. Референт разжился толстой книгой и время от времени выкрикивал оттуда в микрофон:

— Без матки пчелки пропащие детки! Ура!

— Ура!!! — соглашались санитары и обитатели.

— Без столбов и забор не стоит! Ура!

— Ура!!!

— Веник в бане всем господин! Ура!

— Ура!!!

— Артель атаманом крепка! Ура!

— Ура!!!

— Старших и в Орде почитают! Ура!

— Ура!!!

Друбецкой-заде одолжался народной мудростью у Даля еще с полчасика, пока не напоролся на такое выражение:

— И гроб по мерке тешут! Ура!

— Ура-а-а! — закричал один как есть Тихон Гренадеров.

Кузьма Никитич, разобрав про гроб, огорчился и заревел. Друбецкой-заде на его глазах разорвал книгу-подлянку в конфетти и стал осыпать им руководителя. Кузьма Никитич решил, что полетели белые мухи, и начал ежиться. Залубко накинул ему на плечи купленную в Исландии греческую дубленку и дал знак своим начинать.

Санитары живенько оттеснили толпу к стенам Заведения, а сами украсили головы разноцветными шапочками, выстроились по науке и начали всяческие передвижения внутри строя. Кузьма Никитич с помоста наблюдал, как с помощью разных цветов и негромких команд перед ним являются нетленные лозунги и непреходящего значения образы. Наиболее искусной была композиция, в ходе которой возникло лицо самого Гегемонова и стало улыбаться, а потом в левом верхнем углу живой картины появилась птица голубь, слетела изображенному на плечо, начала шептать в ухо что-то очень заветное, и улыбка стала шире.

Схемы живых картин разрабатывал Семен Агрессор, поэтому в каждую он ввел сионистскую либо масонскую символику. Никто не мог понять этого по неискушенности, но Агрессор все равно был доволен идеологической диверсией.

Потом объявили большой концерт. Оркестр играл попурри из любимых Кузьмой Никитичем песен, что так удачно завершали почти всякое его выступление.

Хореографический кружок санитаров изобразил китайский народный танец «Девушки из Четвертой женской вспомогательной армии одна за другой героически гибнут во время исторического штурма горы Вэйхушань». Девушек всем стало очень жалко.

Потом обитатель Двоерылко, будучи истинным поэтом, рассказал собственного сочинения басню, в ней же действующими лицами были царь зверей Лев и мерзкие Гниды, поселившиеся в его гриве. Аллегория получилась настолько прозрачной, что даже санитарам сделалось неловко.

Наконец сводный хор санитарной службы объявил новую песню, сочиненную недавно для ради праздничка. Солист Васичкин запел мужественным, как тысяча чертей, голосом:

И еще много добрых слов было спето в адрес руководителей, их родственников и сподвижников, во славу передовых идей и бескомпромиссных решений. Да как спето! Кабы я сам был тем часом на праздничном дворе, неволею спросил бы: откуда эти мерзавцы, навыкшие всякий день топтать и попирать достоинство ближнего своего, поменявшие все положенные человеку чувства на пайку, держащие в голове при помощи двух извилин всего-то две мысли: стратегическую (жить вечно) и тактическую (хоть день, да мой), откуда эти поганцы, вызыватели на ковер, вкладыватели ума, показыватели кузькиной матери и зимовки раков, умыватели кровавыми слезами, сгибатели в бараний рог, выпускатели кишок и промыватели мозгов, вечные вешатели лапши и людей, стиратели в порошок, выбиватели дури вместе с зубами — откуда получили они мощь и широту голоса, распевность его и глубину, слаженность, задушевность и гармонию?

Новая песня как-то незаметно перешла в Гимн санитарной службы, после сменилась кантатой «По прочтении материалов ХХХII отчетно-кустовой конференции». Один за одним хрипли и замолкали певцы, и вот уже старался один только Павел Янович, тоненьким голосом доносивший частушку:

Сам герой частушки уже давным-давно спал стоя, но не падал, потому что сверху на него загодя надели специальное устройство, применяемое в нежном возрасте и зовомое «ходунком». Да впору было хоть всем такие приспособить — дело шло к вечеру, верхний квадратик потемнел, не худо было и перекусить. В животах началось брожение, гулкое урчание слилось в единый звук морского прибоя. В ответ на утробные пожелания трудящихся Кузьма Никитич отворил один глаз и хрипло сказал: