Роберт Сильверберг - На дальних мирах (сборник)

Утром мы отправляемся на разведку.

Город называется Периандрос Андифанг, население более девяноста тысяч. Ни одного здания, представляющего архитектурный интерес, зато круглый год идет дождь.

Растительность здесь на редкость непривлекательная: по большей части серые листья и черные цветы. В воздухе клубятся тучи кровососов с грозными лиловыми жалами, ну и конечно, приходится иметь дело с местной фауной...

Все до единого — персонажи ночных кошмаров, и нет двух одинаковых. Массивные туши, выпученные глаза, слюнявые пасти с чудовищными клыками, изъеденная порами, похожими на оспины, кожа, щупальца или жуткие суставчатые клешни: появляются из ниоткуда, визжат, ревут и сотрясают землю. Я начинаю верить историям о беспечных путешественниках, заработавших нервный срыв в течение часа по прибытии на Сидри Акрак.

Скоро, однако, становится ясно, что люди этих ужасных тварей не интересуют. Разве только можно угодить под копыта, или что там у них. Похоже, мы для местных чудовищ неаппетитны, несъедобны, а то и ядовиты. Все равно страшновато, а попадаются они на каждом шагу.

Никомастир, между тем, счастлив. Чем отвратительнее, тем лучше. Он непрерывно фотографирует, не пропуская ни одной уродливой постройки. Вонючие цветы и липкие , заплесневелые листья его восхищают, не говоря о животном мире: когда наперерез нам бросается что-нибудь особенно гигантское или мерзкое, он визжит от восторга.

Меня это понемногу начинает раздражать: глядя на его мальчишескую дурь, я чувствую себя старым.

— Ему еще семидесяти нет, милый,— напоминает мне Мэйфлай, глядя, как я хмурюсь.— Когда-то и ты наверняка был таким же.

— Я? Не знаю, не знаю. Надеюсь, что нет.

— В любом случае, разве его энтузиазм не заразителен?

Для меня? Никоим образом. Пожалуй, стоит подумать об очередном перерождении. Мы теперь стареем не телом — его поддерживают в форме процессы автоматической биокоррекции,— а духом. Психологические механизмы начинают скрипеть и с трудом проворачиваются. Накапливается желчь, приходит раздражение и мелочность, ощущения теряют остроту, жизнь сереет. Приходит время снова погрузиться в прозрачный резервуар, где в паутине тонких механизмов чувствуешь себя, как на руках у матери. За кратким забвением следует пробуждение — пробуждение к новой жизни и новой молодости. Процедуру можно повторять, пока, где-то после одиннадцатого или двенадцатого раза, не скажется накопление остаточных ядов, которые не поддаются удалению. Тогда-то и приходит конец, увы. Даже боги, видимо, смертны.

Так что Никомастир у нас молодой бог, а я уже старый. Надо бы сделать поправку на это обстоятельство, но ничего не выходит: мне хочется только, чтобы он соскучился поскорее и позволил нам унести отсюда ноги.

Ему, однако, все никак не надоест.

Он в восторге. Очарован мерзостью, по словам древнего поэта. Никомастир исходил вдоль и поперек каждую улицу, оглядывая со всех сторон убогие дома; через несколько дней признался, что ищет определенное здание. Несколько позже он его нашел, на отшибе, посреди огороженного парка.

— Вот оно! Родовое поместье! — объявил Никомастир, указывая на развалины, уродливые даже по местным меркам. — Дом, где родился мой отец!

Ему по-прежнему нравится думать, что он происходит с Сидри Акрака. Правдой это быть никак не может: у туземцев в жилах течет не кровь, а болотная вода, а душ, кажется, нет вовсе. Или душу им заменяют несложные механизмы в головах. Самые несложные: я встречал роботов, куда более обаятельных, чем местные жители. Никомастир, слава богу, не имеет со здешним народом ничего общего; при всем его вздорном легкомыслии он дружелюбен и приветлив. К гражданам Сидри Акрака эти термины неприменимы. Ни сегодня, ни в сколь угодно отдаленном будущем.

Велимиль снова попробовала написать портрет Никомастира, и снова ничего не вышло. На нее было больно смотреть, и я рискнул спросить, откуда сложности. Велимиль считает искусство глубоко интимным делом...

— Смотри,— сказала она, разворачивая второй холст.

На фоне цветных вихрей — обычного для нее фона — стояла угловатая, худая фигура Никомастира, спроецированная на чувствительный холст усилием воли художника. Только лицо получилось совершенно неправильное: всегдашняя светлая улыбка вышла плотоядным оскалом. За растянутыми губами блестели зубы хищного зверя, а глаза... О Велимиль! Почему этот взгляд больше не искрится весельем, но горит свирепым огнем? А еще глубоко в этих узких щелочках глаз притаилась тоска. Разгневанный бог получился, но бог умирающий — бог, которому предстоит отдать бессмертие во искупление ближнего своего.

— Первый был почти также страшен,— сказала Велимиль.— Но почему?.. В Никомастире этого нет. Никогда раньше со мной такого не случалось.

— А он сам видел?

— Нет, такого я ему не покажу. Сказала, что не получилось и что не хочу расстраивать. Само собой, после этого он и сам не захотел.

— Сидри Акрак что-то делает с твоим зрением, Велимиль. Лучше сожги оба холста. Сожги и забудь о картинах, пока мы здесь.

Никомастиру же просто необходимо проникнуть внутрь громоздкой развалины, которую он величает родительским домом. Развалина или нет, дом, однако, вовсе не пустует. Напротив, он, скорее, перенаселен.

На стук в парадное открыл мажордом. Узнав, что граф Никомастир Сембрийский предпринял неблизкое путешествие с целью посетить бывшее имение своего отца, мажордом молча захлопнул дверь.

— Как грубо,— проворчал Никомастир без особого удивления.— Но не беспокойтесь: я найду способ!..

Беспокоиться он, правда, и сам не стал, день заднем увлекая нас в джунгли, далеко за городскую черту Периандроса Анди-фанг. Ну и что? Грязь под ногами всегда хлюпает, повсюду неаппетитное зверье, насекомые и вековечная сырость.

Велимильи Мэйфлай начали уставать, я видел, но держались как всегда, снисходительно терпя капризы Никомастира. По тропинкам болотного царства обе следовали за ним без колебаний. Я, впрочем, тоже. Отчасти потому, что давным-давно мы твердо решили повсюду держаться вместе, а еще, наверное, из-за намеков Велимиль и Мэйфлай. Они думают, мое вечное недовольство предвещает для меня скорое перерождение.

— По словам отца, за домом есть озеро или пруд,— Никомастир, оказывается, не забыл о «родовом поместье».— Вода там ярко светится; мальчишкой он часто плавал в этом пруду, а выходя на берег, ронял на землю огненные капли. Я тоже хочу. Искупаюсь, и отправимся дальше. Кстати, чья там очередь выбирать новую планету?

— Моя очередь,— сказал я быстро.

Очень хочется на Марахо, где пески сверкают под солнцем. Город Семи Пирамид...

— Никомастир, если там действительно есть озеро, советую держаться от него подальше,— продолжал я.— По-моему, местные жители очень не любят незваных гостей. И подумай, какая мерзость может водиться в водоемах такой планеты.

— В этом пруду плавал мой отец.— Никомастир смотрел с вызовом.— Никакой опасности, уверяю тебя.

Само собой, я не слишком верил в существование озера, но очень надеялся, что он туда не полезет, в случае чего. Не настолько же он идиот? Любя мальчишку, я боялся за него.

Возражать, однако, поостерегся: уже сказано слишком много. Никомастир любит поступать наперекор. А за день или два, глядишь, и забудет, если не привлекать его внимания к этому грязному дому и вымышленному озеру.

Находясь на планете, о которой мало знаешь, лучше не лезть куда попало. На Мегало Кастро нам довелось смотреть с обрыва на знаменитое живое море. Похожее на розовый заварной крем, оно представляет собой единый организм, протянувшийся на тысячи километров. Если бы мы решили искупаться, океан бы нас просто переварил.

На Ксамуре мы посещали кратер Идрадин — его не миновал ни один турист. Ксамур совершенен: безмятежный рай, где воздух насыщен ароматами, а воды подобны вину. Леса, реки и горы выглядят делом рук великого художника, но на лике этого мира есть один изъян, один глубокий провал в преисподнюю — кратер Идрадин. Его окружают концентрические круги застывшей черной лавы, из трещин вырываются удушливые газы, облака желтой серы и струи ревущего пламени. Если стоять на краю кратера, видно, как внизу ворочаются, норовя вырваться, потоки раскаленной магмы.

Идрадин не полагается обходить стороной, иначе никогда потом не оставит тоска по прекрасному Ксамуру. Мы смотрели сверху, нас пробирала дрожь, как и следовало, но спускаться вниз, чтобы ощутить на своем лице брызги огненного моря, мы не пытались.

С чего бы Никомастиру делать глупости именно теперь? И все же я старался, как мог, избегать разговоров об озере.

Мы не стоим на месте: еще одно болото, еще одна рощица зловонных уродливых деревьев, еще один поселок — безобразное скопление безобразных домов. Дождливые дни сменяют друг друга, и настает момент, когда я не могу больше выносить коричневого неба и тусклого, с прозеленью солнца. Однажды утром я остаюсь в гостинице один, хотя мы так и не договаривались. Мэйфлай, Велимиль и Никомастир уходят без меня.