Терри Пратчетт - Ночная стража

— А кто сказал, что тебя арестуют? — откликнулся Ваймс. — Я имею право на самооборону, Карцер.

— О да, еще недавно ты имел на нее право, господин Ваймс, — хмыкнула тень. — А теперь я стою перед тобой. — Что-то со звоном упало на гравийную дорожку. — И я не вооружен, ха-ха. Бросил на землю последнее оружие. А безоружного убивать нельзя, господин Ваймс. Ты должен меня арестовать, притащить к Витинари. Чтобы тот выслушал меня, ха-ха. Ты не можешь убить меня прямо здесь.

— Мне все равно, что ты болтаешь, Карцер.

— Тогда лучше убей меня, господин Ваймс. У меня нет оружия. И бежать я не могу.

— У тебя всегда есть еще один нож, Карцер, — сказал Ваймс, пытаясь заглушить в себе рев зверя.

— На этот раз нет, господин Ваймс. Да ладно тебе, господин Ваймс. Попытка не пытка, верно? Каждому надо дать шанс, а? Никаких обид?

В этом был весь Карцер. Никаких обид. Дать шанс. Попытка не пытка.

В его устах правильные слова превращались в грязные ругательства.

Ваймс подступил на шаг.

— У тебя есть прекрасный дом, где тебя ждут, господин Ваймс. А что есть у меня?

Он умел говорить убедительно. Такой кому хочешь мозги запудрит. И ты даже забудешь о тех, кого он убил.

Ваймс многозначительно посмотрел ему под ноги.

— Ой, извини, я прошел по твоей могиле, — сказал Карцер. — Не хотел тебя обидеть.

Ваймс промолчал. Зверь завыл. Зверь хотел заставить этот рот умолкнуть навсегда.

— Ты не станешь меня убивать, господин Ваймс. Только не ты. У тебя есть значок. Ты ведь не такой, господин Ваймс.

Ваймс не глядя сорвал с себя значок.

— Да, я понимаю, ты хочешь меня напугать, господин Ваймс, и многие сказали бы, что ты имеешь на это полное право. И догадайся, что я сейчас сделаю? Брошу на землю еще один нож, ха-ха, ты ведь знал, что у меня есть еще один, верно?

Все дело в голосе. Из-за этого голоса начинало казаться, будто все, что ты знаешь, не более чем ложь.

— Ладно, ладно, я вижу, что ты расстроен, ха-ха, неудивительно, и тебе известно, что у меня всегда есть третий нож, смотри, его я тоже бросаю на землю…

Ваймсу оставалось сделать всего пару шагов.

— Вот так, господин Ваймс. Больше никаких ножей. Сбежать я не могу. Сдаюсь. На этот раз без подвоха. Сдаюсь, понятно? Просто арестуй меня. В память о прошлом, а?

Зверь внутри Ваймса истошно завопил. Никто не скажет Ваймсу дурного слова, если он лишит палача десяти долларов и бесплатного завтрака, вопил зверь. И да, убить Карцера сейчас одним ударом меча значит подарить ему легкую смерть, ведь любой палач знает, что казнь может быть разной, и во всей стране не найдется палача, который позволит такому подонку умереть без мучений. Боги тому свидетели, он заслуживает…

…но молодой Сэм смотрел на Ваймса через тридцать разделявших их лет.

Стоит человеку сломаться, ломается все. Так устроен мир. Да, обстоятельства могут тебя согнуть, а если хорошенько припечет, то и скрутить в бараний рог. Но нельзя, чтобы они тебя сломали. Потому что сломаешься ты — и начнет рушиться все, пока вообще ничего не останется. Все решается здесь и сейчас.

Ваймс опустил меч.

Карцер вскинул на него глаза и произнес с усмешкой:

— Знаешь, ха-ха, терпеть не могу яйца без соли…

Ваймс почувствовал, как рука помимо его воли поднимает меч…

И останавливается. Кроваво-красная ярость заледенела.

Зверь был вокруг него. Он не был другом, только зверем. Полезным, но тем не менее зверем. Можно держать его на цепи, заставлять плясать или жонглировать мячиками. Зверь не способен думать. Он глуп. Но ты, ты сам и зверь — не одно и то же.

Ты не обязан делать то, что ему хочется. В противном случае Карцер победит.

Ваймс разжал пальцы, меч упал на землю.

Карцер не сводил с него глаз. Ваймс улыбался, и эта улыбка была куда более зловещей, чем гримаса ярости. В руке Карцера блеснул металл. Но Ваймс уже налетел на него, повалил, перехватил запястье и стал колотить его рукой по надгробию Джона Киля, пока четвертый нож не выпал из окровавленных пальцев. Подняв Карцера на ноги, Ваймс заломил ему обе руки за спину и вдавил грудью в каменную плиту.

— Посмотри на небо, Карцер, — сказал он, прижавшись губами к его уху. — Видишь закат? А звезды? Завтра для моего сына Сэма они будут светить ярче, потому что не будут больше светить тебе, Карцер. Еще не высохнет утренняя роса, как я притащу тебя к Витинари, и у нас будут свидетели, много свидетелей и, возможно, адвокат для тебя, если найдется хоть один, у кого хватит лживости просить за тебя, не меняясь в лице. И тогда, Карцер, тебя отвезут в Танти, на виселицу, без промедления, чтобы ты смог сплясать пеньковый фанданго. А потом, не сомневайся, я пойду домой и, быть может, съем яйцо вкрутую.

— Мне больно!

— Да ну? А ведь и ты говоришь правду, Карцер! — Ваймсу удалось сжать оба запястья убийцы стальной хваткой и свободной рукой оторвать рукав от своей рубашки. — Я действительно делаю тебе больно, но я делаю это по уставу. — Обернув пару раз запястья Карцера рукавом, он крепко затянул узел. — Я позабочусь, чтобы у тебя в камере была вода. Позабочусь о том, чтобы тебе принесли завтрак, все, что пожелаешь. А еще позабочусь, чтобы палач сделал свою работу как надо и ты болтался на виселице, пока не задохнешься. Может, я даже проверю, хорошо ли смазаны петли люка.

Он ослабил хватку, Карцер пошатнулся, и Ваймс подсек ему ноги так, что тот упал, как куль.

— Машина не сломалась, Карцер. Она ждет тебя, — сказал он, отрывая рукав от рубашки арестованного и связывая ему лодыжки. — Город убьет тебя. Нужные шестеренки повернутся, и ты умрешь. Все будет справедливо, я лично прослежу за этим. Чтобы потом ты не мог сказать, что суд над тобой был несправедливым. Чтобы ты ничего больше не мог сказать, ха-ха. Об этом я тоже позабочусь…

Он отошел на шаг.

— Добрый вечер, ваша светлость, — сказал лорд Витинари.

Ваймс развернулся, как ужаленный. Во тьме соткался мрак, чем-то похожий на человеческий силуэт. Ваймс быстро подобрал свой меч, всматриваясь в темноту. Силуэт приблизился, теперь его можно было узнать…

— Как давно вы здесь? — спросил Ваймс.

— Ну… какое-то время, — ответил патриций. — Как и ты, я предпочитаю приходить сюда один, чтобы… поразмыслить.

— Вы не издали ни звука! — с упреком сказал Ваймс.

— Это преступление, ваша светлость?

— И вы слышали?…

— Как ты безупречно произвел арест, — закончил Витинари. — Мои поздравления, ваша светлость.

Ваймс опустил взгляд на незапятнанный кровью клинок.

— Да, возможно, — сказал он, временно перестав поспевать за мыслью собеседника.

— Я имел в виду рождение сына.

— Ах… да. Конечно. Да, спасибо.

— Здоровый мальчик, как мне сообщили.

— Мы были бы не менее счастливы, если бы родилась дочь, — резко произнес Ваймс.

— Несомненно. В конце концов, какая разница, в нынешнее-то время? О, кажется, ты где-то потерял свой значок…

Ваймс бросил взгляд на высокую траву.

— Вернусь и найду утром, — сказал он. — А вот это, — он поднял с земли стонущего Карцера и кряхтя взвалил его на плечо, — попадет в Псевдополис-Ярд еще сегодня.

Оставляя позади аромат сирени, они неспешно двинулись прочь по посыпанной гравием дорожке навстречу привычному смраду живого мира.

— Честно говоря, — сказал Витинари после долгого молчания, — мне неоднократно приходила в голову мысль, что эти люди заслуживают памятника.

— В самом деле? — рассеянно спросил Ваймс. Кровь в ушах все еще стучала. — Может быть, на одной из главных площадей?

— Да, неплохая мысль.

— Этакой картины в бронзе? — с насмешкой уточнил Ваймс. — Все семеро поднимают флаг?

— В бронзе, да, — согласился Витинари.

— И с каким-нибудь вдохновляющим на подвиги призывом? — не успокаивался Ваймс.

— Да, несомненно. Может, что-нибудь вроде: «Они просто делали свою работу»?

— Нет. — Достигнув фонаря у склепа, Ваймс вдруг остановился. — Да как вы смеете? Как вы вообще смеете! В такое время! В таком месте! Они делали работу, которую не должны были делать, и погибли из-за нее, и вы ничего не можете им дать. Понимаете? Они сражались за тех, кого все бросили, сражались друг за друга, а их предали. Таких людей всегда предают. Какой прок от этой вашей статуи? Она лишь заставит новых дураков поверить в то, что они могут стать героями. Им, покойным, это бы не понравилось. Оставьте их в покое. В вечном покое.

Они продолжали путь в тяжелом молчании.

— Кстати, — сказал Витинари как ни в чем не бывало, — один новый священнослужитель, дьякон, неожиданно услышал зов.

— Да, и кто же его позвал? — спросил Ваймс, все еще злой из-за памятника.

— Я не слишком хорошо разбираюсь в вопросах религии, но, по-моему, у него возникло непреодолимое желание распространять слово божье среди закоснелых язычников.