Вероника Рот - Аллигент

Я толкаю его рубашку. Минуту назад мне было холодно, но я не думаю, что одному из нас холодно сейчас. Его рука оборачивается вокруг моей талии, сильная и определенная, и его свободная рука теперь в моих волосах, и я замедляюсь, его гладкая кожа, разрисована вверх и вниз черными чернилами, и настойчивый поцелуй, и холодный воздух обернутый вокруг нас обоих.

Я расслабляюсь, и я больше не чувствую себя каким-то Дивергентом солдатом, вопреки сывороткам и государственным деятелям. Я чувствую мягкость, легкость, и что это нормально немного посмеяться, когда кончики его пальцев над моим бедрам и пояснице, или дышать ему в ухо, когда он тянет меня к себе, зарываясь лицом в шею так, что он может поцеловать меня туда. Я чувствую, как я, сильная и слабая одновременно, разрешаю, по крайней мере, на некоторое время, быть другой.

Я не знаю, как долго проходит времени, прежде чем нам снова становиться холодно и приходится ютиться под одеялом вместе.

- Становиться намного труднее, быть мудрым,- говорит он, смеясь мне в ухо.

Я улыбаюсь ему.

- Я думаю, что так и должно быть.

Что-то назревает.

Я чувствую это, когда я прохожу мимо группы Афракционеров, я вижу, как они склоняются над своими овсянками. Всё, что должно будет произойти, произойдет в ближайшее время.

Вчера, когда я покинул офис Эвелин, я задержался в коридоре, чтобы подслушать ее следующее совещание. Прежде чем она закрыла дверь, я услышал, как она сказала что-то о демонстрации. Вопрос, который зудит в глубине моего сознания: "почему она не сказала мне?"

Она, должно быть, не доверяет мне. Это значит, что я выполняю роль ее притворной правой руки не так хорошо, как я думаю.

Я сажусь с таким же завтраком, как и у всех остальных: миской овсянки с небольшим количеством коричневого сахара сверху и чашкой кофе. Я наблюдаю за группой афракционеров, поднося его ко рту и не чувствуя вкуса. Одна из них - девушка лет четырнадцати - продолжает посматривать на часы.

Я наполовину покончил с завтраком, когда слышу крики. Нервная девушка-афракционер подскакивает с сиденья, как если бы была проводом под напряжением, и они продвигаются к двери. Я иду прямо за ними, локтями прокладываю себе путь среди медленно идущих по вестибюлю Штаб-квартиры Эрудитов, где портрет Джанин Мэтьюз, разорванный в клочья, все еще лежит на полу.

Группа афракционеров уже собралась снаружи, прямо посреди Мичиган-авеню. Слой бледных облаков покрывает небо, делая солнечный свет туманным и унылым. Я слышу, как кто-то кричит: "Смерть фракциям!", и остальные подхватывают фразу, скандируя, пока она не заполняет мои уши, Смерть фракциям, смерть фракциям. Я вижу их кулаки в воздухе, как у восторженных Бесстрашных, но без их веселья. Их лица искажены от ярости.

Я проталкиваюсь к середине группы, а затем вижу, вокруг чего они все собрались: огромные, размером с человека чаши фракций с Церемонии Выбора, повернутые набок, их содержимое вывалено на дорогу, угли, стекло, камни, земля и вода смешиваются друг с другом.

Я вспоминаю, как я разрезал ладонь и кровь хлынула на шипящие угли, это был мой первый акт неповиновения своему отцу. Я помню тот всплеск энергии и облегчения внутри меня. Побег. Эти чаши словно были созданы для моего побега.

Эдвард стоит среди них, осколки стекла превращаются в пыль под его каблуком, кувалда занесена за его головоу. Он опускает ее на одну из чаш, оставляя вмятину в металле.

Угольная пыль поднимается в воздух.

Мне приходится останавливать себя, чтобы не побежать к нему. Он не может разрушить это, не эту чашу, не Церемонию Выбора, не символ моего триумфа. Эти вещи не должны быть разрушены.

Толпа увеличивается, не только за счет афракционеров, носящих на руках черные повязки с пустыми белыми кругами на них, но и за счет людей из каждой бывшей фракции.

Мужчина-Эрудит - его фракцию все еще можно определить по аккуратному пробору в волосах - выбегает из толпы в момент, когда Эдвард замахивается кувалдой для следующего удара. Он оборачивает свои мягкие, покрытые чернилами руки вокруг рукоятки, прямо над руками Эдварда, и они сталкиваются друг с другом, стиснув зубы.

Я вижу белокурую голову сквозь толпу - Трис, одетую в свободную синюю рубашку без рукавов, которая показывает края татуировок со знаками фракций на ее плечах. Она пытается подбежать к Эдварду и Эрудиту, но Кристина останавливает ее обеими руками.

Лицо Эрудита становится фиолетовым. Эдвард выше и сильнее, чем он. У него нет шансов; он дурак, что попытался. Эдвард вырывает у него кувалду и замахивается снова.

Но он теряет равновесие, голова вскружена яростью, бьет кувалдой Эрудита в плечо с полной силой, металл ломает кости.

На секунду все, что я слышу - крики Эрудита. Как будто все задержали дыхание.

Тогда толпа приходит в бешенство, все бегут к чашам, к Эдварду, к Эрудитам. Они сталкиваются друг с другом, а потом и со мной, плечи, локти и головы бьют меня снова и снова.

Я не знаю, куда бежать: К мужчине Эрудиту, Эдварду, к Трис? Я не могу думать; Я не могу дышать. Толпа несет меня к Эдварду, я хватаю его за руку.

- Довольно! - я пытаюсь перекричать шум. Он глядит на меня своим единственным ярким глазом и скалит зубы, пытаясь вырваться.

Я толкаю его коленом в бок. Он спотыкается, теряя контроль над кувалдой. Я держу ее близко к своей ноге и начинаю продвигаться к Трис.

Она где-то передо мной, борется за Эрудита. Я вижу, как локоть какой-то женщины ударяет ее в щеку, заставляя ее отшатнуться назад. Кристина отпихивает женщину.

Потом происходит выстрел. Один раз, два раза. Три раза.

Толпа бросается в разные стороны, все в ужасе бегут от угрозы пуль, и я стараюсь увидеть, кто был, если кто-то был, подстрелен, но натиск толпы слишком интенсивен. Я едва ли могу что-то видеть.

Трис и Кристина приседают напротив мужчины-Эрудита с покалеченным плечом. Его лицо в крови, а его одежда испачкана следами. Его аккуратно расчёсанные волосы теперь взъерошены. Он не двигается.

В нескольких футах от него, Эдвард лежит в луже собственной крови.Пуля попала ему в живот. Есть и другие люди на земле, люди, которых я не узнаю, люди, которые были растоптаны или расстреляны. Я подозреваю, что пули предназначалась для Эдварда и только для него -другие были просто свидетелями.

Я дико смотрю вокруг, но я не вижу стрелка. Кто бы это ни был, кажется, он растворился в толпе.

Я бросаю кувалду рядом со смятым кубком и склоняюсь над Эдвардом, Отречение камнем давит на меня. Его глаз метается из стороны в сторону под веком - он жив, пока что.

— Мы должны доставить его в больницу, — говорю я тем, кто мог бы меня услышать.

Многие уже ушли.

Я смотрю на Трис через плечо и на мужчину Эрудита, который почти не двигается. — Это он... ?

Её пальцы находятся на его шее и она ощупывает пульс, её глаза пусты и широко распахнуты. Она качает головой. Нет, он не выживет. Я не думаю, что он еще жив.

Я закрываю глаза. Чаши фракций отпечатались на моих веках лежащими на боку с содержимым, разбросанным по улице. Символы нашей прежней жизни разрушены -

человек погиб, остальные ранены - ради чего?

Просто так. Ради пустого, узкого видения Эвелин: города, где людей вырывают из фракции против их воли.

Она хотела, чтобы у нас было больше пяти выборов.Теперь у нас ни одного.

Я точно знаю то , что я не могу быть ее союзником, никогда бы не смог.

- Нам нужно идти, - говорит Трис, и я знаю, что речь идёт не о том, чтобы покинуть Мичиган Авеню, не о том, чтобы отвести Эдварда в больницу; она говорит о городе.

- Нам нужно идти, - вторю я.

В полевом госпитале,в штаб-квартире эрудитов пахнет химикатами,мой нос практически не дышит. Я закрыл глаза и жду Эвелин.

Я так зол, что даже не хочу здесь сидеть, я просто хочу собрать свои вещи и уйти. Она, должно быть, планировала, что демонстрация, или она бы не знали об этом днем раньше, и ей, должно быть, известно, что он выйдет из-под контроля, напряженность с управлением выше, чем они являются. Но она все равно сделал это. Сделать большое заявление о фракциях было важнее, чем ее безопасность или потенциальные потери жизней. Я не знаю, почему это меня удивляет.

Я слышу её голос и как открываются двери лифта: — Тобиас!

Она подбегает ко мне и хватает меня за руки, которые были липкими от крови. Её глаза широко открываются от страха и она говорит. — Тебе больно?

Она беспокоится обо мне. Эта мысль поднимает во мне маленький кусок тепла — она, должно быть, любит меня и заботится обо мне. Она по-прежнему способна любить.

- Кровь Эдварда. Я помогал нести его сюда.

— Как он? — говорит она.

Я отрицательно качаю головой. — Мертв.

Я не знаю, как это еще сказать.

Она отступает назад,выпуская мои руки и садится на один из стульев в комнате ожидания.Мама обняла Эдварда после того как он сбежал из Бестрашия.Наверное она научила его быть снова воином ,после потери его глаза и его фракции и его положения.Я никогда не знал ,что они были так близки ,но я вижу это сейчас , в просвете со слезами на глазах и дрожью в пальцах.Это те самые эмоции которые я видел ,когда был ребенком, когда мой отец ударил в стену нашей гостинной.