Виталий Вавикин - Шарманщик

– Нет.

– Что значит нет?

– Ты сама сказала, что слова ничего не значат. Это лишь пыль. Помнишь?

– Ты хочешь обидеть меня?

– Я хочу, чтобы ты сняла свой хитон.

– Зачем?

– Хочу вспомнить, как это было триста семьдесят семь лет назад.

– Я уже и сама не помню этого.

– Но ведь ты говоришь, что любишь меня.

– Это не плоть.

– И я не увижу это, если ты даже снимешь с себя все одежды?

– Ты не там ищешь, Джаад. Попробуй заглянуть в себя.

– Там лишь годы.

– Очень жаль.

– Я все равно хочу, чтобы ты разделась.

– По-моему, это лишь обезобразит нас.

– Я закрою глаза.

– Что же тогда ты увидишь?

– Я ничего не хочу видеть. Я хочу чувствовать.

– А я не хочу, чтобы ты касался меня.

– Тогда уходи.

– Иногда мне кажется, что ты самый порочный из всех нас, Джаад.

– Иногда мне кажется, что лучше оставить замок.

– Не стоит искать силу в своих слабостях. Не стоит искать Бога там, где его нет.

– Легий прожил тысячу сто лет, и знаешь, что он сказал мне перед смертью?

– Нет.

– Он мне ничего не сказал.

– Еще одна молчаливая скульптура?

– Что ты имеешь в виду?

– Он был Богом для нас, а мы были Богом для него.

– Порой мне кажется, что ты никого не любишь, Флаиа. Ты пуста, как стеклянное золото стен в покоях правителя. И твои чувства ко мне – это лишь желание оставаться здесь, в замке, которое ты прячешь даже от самой себя.

– Когда-то ты тоже был прозелитом, Джаад. И то, что ты поднялся в замок благодаря тому, что Легий выбрал тебя, не делает нас разными. Правитель полюбил твои скульптуры. Ты полюбил мое тело. Мы оба продали свои святыни, и теперь нам остается лишь любить друг друга. Мы – две павших крепости во власти варваров…

– Можешь выступить завтра с этими речами в Синоде.

– Ты угрожаешь мне?

– Всего лишь становлюсь чуть ближе к истине.

– Все скоро кончится. Правитель будет избран, и чувства успокоятся, Джаад, – она осторожно коснулась его лица. Почти неощутимо, но он улыбнулся.

– Ты моя муза, Флаиа.

– Нет, – она качнула головой. – Всего лишь та, кто может разбудить в тебе ее. Теперь же спи. День будет трудным.

– Знаю…

Большой белый престол был пуст. Облаченные в белые хитоны судьи восседали по его краям, а в центре, протыкая сводчатые потолки, пульсировал мглой краеугольный стержень Саддук. Казалось, что дух Легия все еще присутствует здесь незримым слушателем, хотя ветер уже давно разнес его прах по миру.

– Ну пожалуй, приступим, – сказал Хамраш, открывая церемонию…

Джаад сидел на большой рубиновой скамье, ожидая, когда его пригласят. Женщина в черном балахоне сидела рядом с ним, и ее белые седые волосы струились по тяжелой ткани к поясу.

– Как думаешь, что нас ждет? – спросила она Джаада.

– Что и обычно, – он открыл старую книгу и притворился, что читает.

– Что это значит?

– Что?

– Твое безразличие. Почему ты делаешь вид, что не знаешь меня?

– Я знаю тебя.

– Я знаю, что знаешь, – сказала женщина.

Она сняла капюшон, обнажая морщинистое лицо. Джаад спешно отвернулся. От воспоминаний к горлу подкатила тошнота. Долгие ночи, рваные дни.

– Не смотри на меня, – попросил он женщину.

– Почему?

– Потому что я не хочу… – Джаад перевернул страницу, продолжая притворяться, что читает. – Не хочу вспоминать.

– Легия больше нет, – напомнила женщина.

– И нас тоже нет. Давно нет, – Джаад перевернул еще одну страницу.

– Интересная книга?

– Не знаю, – мысли спутались. Джаад попытался вспоминать свои скульптуры. Попытался сосредоточиться на работе.

– Я ненавижу их, – сказала женщина. – Надеюсь, Тиний придет к власти и вернет все к прежнему порядку, что был до Легия.

– Я не хочу говорить об этом.

– Ты ни о чем не хочешь говорить.

– Что в этом плохого?

– Время тишины прошло, Джаад. Даже если в войне победит Рогил, ничто уже не будет, как прежде, – она коснулась его руки. Такое знакомое и такое забытое чувство. Джаад вздрогнул. – Раньше тебе нравилось меня касаться, – сказала женщина. – Скажи, Флаиа еще не выбросила мою скульптуру?

– Нет.

– Ты врешь. Я видела осколки… Хотя ты, наверное, уже не помнишь, как я выглядела прежде, – женщина грустно улыбнулась. – Скажи, когда ты последний раз выходил из замка? Когда был счастлив, наслаждаясь женщиной?

– Мы избранные, Бертина, а это значит, что у нас нет своей жизни. Мы живем для…

– Они ведь все равно начнут войну, – прервала его женщина. – Ты знаешь, что это так, и поэтому боишься. Твой колокол уже плачет, и ты знаешь, что не сможешь ничего изменить.

– Это всего лишь система.

– А ты сам видел их?

– Кого?

– Тех, кто будет воевать за нас. Тех, кто будет умирать ради нашей системы, чтобы смогли мы определить нового правителя.

– Легий говорил, что они глупые и примитивные.

– Когда ты меня бросил…

– Бертина…

– Я отдала свою жизнь системе…

– Бер…

– И я видела их, наблюдала за ними. И знаешь, что я поняла, Джаад? Мне их не жалко. Ни одной жизни. Я думала, что твой поступок сделает меня слабой, но я стала сильнее. Я была среди либертинцев и сравнивала их с нами, Джаад. И ненавидела их всем сердцем. Так же, как ненавижу каждого, кто похож на тебя или меня. И чем больше я об этом думала, тем сильнее во мне становилось желание увидеть, как прольется кровь. Наша кровь, Джаад. Мы пройдем с тобой рука об руку по полям сражений и будем видеть, как умирают ради нас те, кто для нас не более чем инструмент, игрушка, как та статуя с моим изображением, которую Флаиа разбила и выкинула. Всего лишь букашки, но они так похожи на нас, Джаад! И я готова увидеть их боль и страдания. Готова увидеть это, держа тебя за руку и наслаждаясь ужасом, которым будет охвачено все твое естество. Потому что все последние столетия ты не видел ничего, кроме своих статуй и слепой веры в Легия, в то время как я готовилась к этому дню, гуляя среди рек, которые вскоре вспенятся от крови и внутренностей убитых на полях либертинцев. Ты сделал меня сильнее, Джаад, и теперь я ничего не боюсь, даже увидеть твою боль и страдания. Понимаешь?

Запрокинув голову, Абак пыталась разглядеть зависший высоко в небе хрустальный замок.

– Думаешь, твой брат все еще там? – спросил ее Кариш, обнимая за хрупкие черные плечи.

– Думаю, да, – кивнула она.

Кариш промолчал. Он знал эту девушку всего три дня, но она уже иногда начинала казаться ему безумной. Сестра Джаада. Сестра верховного посланника в страну либертинцев, когда настанет час выборов и пробьет колокол священной войны.

– Когда-то давно он часто навещал меня, – рассказывала Абак, когда они с Каришем лежали на покрове из свежей жимолости под вечнозелеными лиственными деревьями. – Он приходил с женщиной по имени Бертина. Она была намного старше его, но мне она нравилась. С ней было легко общаться, и я верила, что она никогда не причинит вреда моему брату, никогда не заставит его страдать. Это было в ее глазах – любовь и забота, как в глазах Джаада, когда он лепил свои скульптуры. Но потом он оставил ее. Увидел, как стареет ее тело, и испугался этого, ушел к более молодой и сочной. И с тех пор я больше никогда не видела его, но он там, в хрустальном замке. Я знаю это. И надеюсь, когда закончится священная война и миссия, дарованная ему Легием, будет выполнена, он вернется ко мне, в наш дом, где мы снова сможем быть вместе, – Абак мечтательно закрыла глаза, вспоминая далекие времена, оставшиеся в незабытом прошлом. – А может быть, – сказала она, – никакой войны и не будет. Хотя бы в память о Легии.