Виталий Вавикин - Шарманщик

Часть вторая

Зависший в чистом небе хрустальный замок сиял подобно драгоценному камню. И единственным, что связывало его с землей, был черный восьмиугольный стержень чистой энергии «Саддук», открытой Иммаилусом Софти триста семьдесят тысяч лет назад. Этот холодный, как самый далекий космос, стержень пронзал замок ровно по центру, уходя в бесконечно голубое небо. Внизу, под замком, находилась высокая гора, покрытая вечнозеленой жимолостью, меж которой сновали насекомые и мелкие животные. Неприступные стены окружали эту гору, но тяжелые ворота, расположенные с четырех сторон света, украшенные бесчисленными драгоценными камнями, были всегда открыты. Двенадцать молчаливых стражников – механических слуг, питающихся энергией «Саддук», – охраняли эти ворота днем и ночью, хотя и не было в этом мире ни дня, ни ночи. Открытие Софти круглые сутки наполняло мир неиссякаемой энергией, черпавшей силы в глубинах времени и пространства. И казалось уже, что так было всегда. Казалось…

Джаад вышел из своих покоев. Одет он был лишь в тонкую прозрачную тунику, но это не беспокоило его. Теплый ветер ласкал тело, а взгляд устремлялся за горизонт, туда, где не было ни смерти, ни зла. Казалось, что не было…

– Легий почти мертв, – сказала ему светловолосая женщина с бескровным лицом и темными, как ночь, глазами. Наготу ее скрывало белое бесформенное одеяние из искусственного шелка, который был легким, как сам воздух. Она подошла к Джааду и встала рядом с ним, устремив взгляд своих глаз туда же, куда и он, – за горизонт.

– Скоро все это закончится, – сказал Джаад. – Мир Легия падет вместе со своим господином.

– Каждую тысячу лет мир падает и поднимается с колен, моя любовь, – хрупкая рука женщины легла на смуглое, мускулистое плечо Джаада.

– Если бы ты была мужчиной, Флаиа, то, может быть, смогла понять, что я чувствую. Но ты не мужчина…

– И я рада этому, Джаад. Рада, потому что если бы я была мужчиной, то не смогла бы любить тебя так, как я люблю тебя сейчас. Знаешь, как говорил Легий: войны, деньги, власть – все когда-нибудь заканчивается, но не любовь…

Пальцы Легия разжались, выпуская руку черноволосой сиделки, ухаживавшей за ним последние годы. Сердце остановилось, запечатлев на сухих губах то ли улыбку, то ли последнее слово, о котором уже никто не узнает: будь то клятва, послание или просьба о глотке воды. Сиделка заплакала. Тихо, беззвучно. И золотые стены заплакали вместе с ней своими холодными прозрачными слезами, которых никто не увидит…

А краеугольный стержень был все так же холоден и безмолвен. И энергия «Саддук» не знала, что такое боль. Не знала, что такое добро и зло. Для нее все было относительно. Лишь ее сила. Лишь ее безграничная, неисчерпаемая мощь. Сменятся правители, прольются дожди, а она останется неизменной, как переходящий трофей между равных поколений.

В самой высокой башне Хрустального замка синее пламя пожирало тело последнего правителя. Легий превращался в прах, в пепел, который будет рассеян над всем миром. И шли скорбящие жители к высокой горе, чтобы проститься с тем, кто правил ими тысячи лет, пролить слезы, отдать дань памяти и встретить нового правителя.

– Презренные прозелиты! – сказал Тиний, наблюдая за людскими толпами с высоких стен, окруживших покрытую жимолостью гору. – Они льют слезы перед страхом перемен и готовы сплясать на могилах, лишь бы им пообещали хорошую жизнь.

– Легий любил их, – сказал Хамраш, поднимая голову и вглядываясь в высокую хрустальную башню.

– Легия больше нет.

– Так скорби вместе с теми, кто пришел сегодня скорбеть. Скорби или молчи. Потому что прах его все еще с нами.

– Те, кого ты видишь внизу, плачут не от скорби, и слезы их измеряются не болью утраты, а динариями и драхмами.

– Скажешь об этом в Синоде, когда мы будем выбирать нового правителя.

– И не только об этом, Хамраш. И не только об этом…

В покоях Джаада было тихо. Флаиа стояла возле постели, наблюдая за лицом спящего возлюбленного.

– Бог не любит нас, – сказал он, не открывая глаз.

– Я люблю тебя, – сказала Флаиа.

– Ты не Бог. Ты не можешь любить нас всех.

– Сколько мы уже вместе, Джаад?

– Триста семьдесят пять… Нет, триста семьдесят семь лет.

– Так, может, хоть на один день ты станешь эгоистом и попробуешь думать только о себе?

– Если бы я думал о себе, то меня бы не было здесь.

– Но ведь я-то здесь.

– Ты здесь, потому что ты помогаешь мне поддерживать мое существование. Быть чуть более живым, чем все то мертвое, что вокруг нас.

– И поэтому ты ищешь Бога?

– Боюсь, это невозможно в этом мире. Мы слишком мудрые, чтобы знать, где искать. И нет надежд, остается лишь искушение, которому мы следуем, как слепцы, игнорируя свое сознание. Знаешь, иногда мне кажется, что если Бог и существует, то он боится нас, потому что мы умнее его и ни одно чудо не сможет удивить нас. Он может истратить всю свою силу, чтобы поразить нашу гордыню, но мы будем лишь качать головой и говорить, что мы все это видели и что это всего лишь банальность. И скажет нам Господь: «Я вечен!» А что мы? Разве это удивит нас? Нет. Мы вершим свою жизнь, спасаем друг друга, множим знания и достижения, продлевая в продолжающихся изучениях жизни тех, кто занимался этим до нас. Наша память, в которой мы снова и снова возвращаемся в прошлое, превращает нас в бессмертных. И чем же удивит нас Господь, если даже его вечность не поражает нас?

– Ты просто отчаялся, Джаад. Отчаялся, потому что ты никогда не искал Бога, ты видел его в Легии. В старом мудром Легии, и этого тебе всегда хватало. Но он оставил нас, и теперь ты страдаешь, желая заполнить образовавшуюся пустоту.

– Хочешь, чтобы я открылся тебе?

– Хочу, чтобы ты стал настоящим, – Флаиа коснулась пальцами его лица. – Как твои скульптуры, Джаад. Клянусь, иногда мне кажется, в них больше правды, чем в тысяче слов, которые мы произносим в Синоде. Потому что слова тают, превращаются в пыль и забываются, так и оставаясь словами, а скульптуры живут вечно. И ты живешь вместе с ними. И не нужны слова. Ты всегда будешь их творцом, а они твоими Богами, в которых ты обречен верить. И их жизнь – это твоя жизнь, а твоя жизнь – это их жизнь. И я люблю тебя, потому что ты именно такой, каким я тебя вижу. В этом хрустальном замке или там, за стенами. Все будет одинаково.

– Нет.

– Что значит нет?