М Чертанов - Казнить нельзя помиловать

- Когда я учился на первом курсе, отец женился и переехал к жене в Пите... в Ленинбург. Черт, никак не привыкну его звать по-новому... Она хорошая такая тетка была. А я остался во Владике, потом в армию забрали, потом восстановился, короче, предполагалось, что доучусь и тоже в Ленинбург перееду. А тут начались всякие... истории.

- Какие истории-то? - участливо спросила Маринка. Ясный, спокойный взгляд зеленых глаз. Это линзы... Какие у нее глаза на самом деле? Рассказать ей правду или хоть что-нибудь похожее на правду? Нет, ни к чему это. Лучше насочиняю послезливее. На ее дамский вкус, диссидентский и жалостливый одновременно.

- Разные, - сказал я. - Личные истории. Полюбил человека...

- А он тебя не полюбил?

- Почему "он"?

- Он, в смысле человек. Так что случилось-то? Насколько я понимаю, это было давным-давно, а в Москву ты только два года как переехал.

- Начались-то истории еще со школы, а последняя... из-за нее все и вышло. Историй было до черта, и одна хреновей другой. То есть все было хорошо, но заканчивалось плохо.

- А разве бывает наоборот?

- Может, у кого-то бывает, - предположил я. - Короче говоря, все они были люди, в общем, приличные. Но в конце концов я связался совсем уж... Мелкий жулик, даже не особенно обаятельный. Честно говоря полное дерьмо. Это была просто дурь какая-то. Наваждение.

- Любовь всегда - дурь какая-то. Так что ж с тобой дальше случилось?

- Все жутко банально. По-моему, все love stories в мире происходят по одному сценарию: сначала "мне-с-тобой-хорошо-как-ни-с-кем-и-мне-тоже", а потом один человек надоедает другому, и "ах-как-мне-хорошо" превращается в "какого... я связался, или связалась, с этим, или с этой". А я не мог его оставить в покое, делал ужасные глупости, ты даже представить не можешь, какие мерзкие. Самому теперь тошно.

- Почему же не могу? - Марина наклонилась вперед, мгновенно изобразив живейший интерес и сочувствие: выражения ее лица менялись, как маски в театре Кабуки. - Дружочек, нет таких глупостей, какие бы не совершал один человек из-за другого.

- Я был неадекватен. Просто невменяемый был. Начал пить, да еще кокс... Один раз под дурью приехал вечером к нему на работу... то есть не на работу, - поправился я, сообразив, что спутал нить повествования: беда всех патологических лгунов, - а в то место, где у них стрелки. А в их среде, понимаешь, не принято быть... А я притащился и полез к нему при всех с какими-то объяснениями. Я сам не знал чего хочу. Ежику понятно было, что все кончено. Но я все равно что-то говорил, о чем-то просил. Я его скомпрометировал перед товарищами, понимаешь?

- Понятно, - она нахмурилась. - Тебя, наверное, изрядно поколотили.

- Помню, как полз, весь в крови, в грязи... Было очень холодно. Ноябрь. В конце концов оказался в больнице. Позвонили отцу. Я знаю, не надо было ему звонить. Уж как-нибудь бы очухался. В общем, ему позвонили, и они с мачехой тут же взяли билеты на самолет...

- Ванечка, успокойся, - сказала Марина нежно. - Воды выпей. Не так. Возьми рукой, прольешь... У тебя зубы стучат.

Я глотнул с усилием и попытался отдышаться. Зубы и вправду стучали о край стакана, рука тряслась. Эк загибаю, аж сам расчувствовался! Феликс глядит с укоризною, будто хочет сказать: хватит врать, брат, что за развесистая клюква?!

- А самолет разбился, - продолжил я. Голос у меня сделался совсем умирающий; я так себя накрутил, что чуть не плакал. - И... у меня все как отрезало. Я уже не чувствовал ничего... ну, к тому человеку. Даже ненависти. Сначала я думал, что отец погиб из-за него. Но на самом деле, конечно, из-за меня. Из-за моего характера. Потому что я такой придурок. Слабый и вообще.

- А потом что?

- Не хотел там оставаться. Я всегда был сволочь легкомысленная. Бежать, бежать, а куда, зачем - хрен знает. Короче, мне там было невмоготу. Похороны эти и всякое такое. Как все закончилось, продал квартиру, уволился и свалил оттуда.

- Почему в Москву-то решил? - недоуменно спросила она. - Ехал бы уж в столицу, тем более там отцова квартира осталась.

- Не хотел я в Ленинбург, там бы тоже все напоминало. - Поколебавшись долю секунды, я произвел на свет сразу нескольких несуществующих людей, что было легче, чем хоронить живых: - Ив той квартире мачехины дети живут. А здесь я никого не знаю, и меня никто не знает.

- Это, по-твоему, хорошо? - спросила Марина.

- Понимаешь, - сказал я на сей раз чистую правду, - мне хотелось стать человеком без прошлого. И я к этому состоянию максимально приблизился. Люди на редкость нелюбопытны, когда видят, что не хочешь сближаться. Понимают, что не стоит тратить силы, да и у каждого хватает своих проблем. Москва хороший город для одиночества, ничем не хуже Ле...

- Говори "Питер", не донесу... - хихикнула Марина. - Значит, одиночество в каменных джунглях? Если честно, я ожидала, что ты поведаешь нечто более ужасное. Ваня, это ведь случайность. От них никто не застрахован... А с работой-то у тебя что получилось?

- Ничего особенного. Нашел работу. По специальности, все путем. Зарплата хорошая, у нас во Владике о такой можно только мечтать. И народ вроде неплохой. Потом стало тошно, и ушел. Машину продал, хватит прожить с полгода или больше. Деньги кончатся - найду что-нибудь. А может, не найду, - я пожал плечами. - Мне в общем-то все уже безразлично.

- Нет уж, ты все-таки объясни, почему с работы ушел, - потребовала она.

- Сам не знаю. Надоело распевать гимны с молитвами каждое утро... И как раз очередная проверка на Шарикове приближалась, а я этих дел не люблю. Одна моя личная жизнь чего стоит...

- На полиграфе, что ли? О-о, это серьезная причина, - уважительно протянула Марина. - А разве нынче за твою личную жизнь сажают? Впрочем, я не очень слежу за законодательством в этой области, - сказала она, и уголки тонких губ чуть дрогнули от сдерживаемого смешка.

- Вроде не сажают, - сказал я не очень уверенно, ибо за нашим законодательством и вправду довольно трудно уследить, - но с работы бы выкинули по статье. А так я ушел по собственному. Большая разница.

- А что твои истории? Ты и сейчас в них по уши погряз?

- Представь себе - нет. Ну... то есть редко. И без эксцессов. Так, ерунда всякая Чувствовать-то я ничего не могу, и душа во мне давно издохла. Ничего мне не хочется. Все время помню, хочу забыть и не могу.

- Про отца? - уточнила Марина.

Все-таки она вытянула из меня немножечко правды. Мелкой, но мучительной. Воспоминания о мертвых всегда тяжелы. Отец меня возил в Москву на зимние каникулы, когда я был маленький. Он хотел меня повести обедать в какой-то кабак, сейчас уж не помню, как называется; а я заявил, что он плохо одет, и я с ним не пойду. Придурок. Отец весь как-то сжался, будто стал меньше ростом. Потом я сменил гнев на милость, и мы все-таки пошли. Он заказал все самое дорогое, а я ничего ел, отказывался. Руки у него дрожали... Как вспомню, мне не по себе, будто нож в сердце поворачивают. И всякая подобная ерунда лезет в голову, каждый день что-нибудь да вспоминается, какая-нибудь еще мелочь.