Елена Кочергина - Экстрим

— Вот скажи, а почему ты сравнила солнце с матерью? — спросил Колян. — Как-то это… Микаэлло, подскажи!

— Антропоцентрично?

— Точно! Разве ему может быть дело до каждого из нас?

— И вы, и я, и все мы знаем, что ему есть дело до каждого из нас, — сказал Карлсон. — Однако мне надо тщательно обдумать то, что произошло с Михаилом, чтобы внести коррективы в нашу гипнотерапию. И предлагаю не проводить новых сеансов до тех пор, пока я с этим не разберусь.

— Мне это кажется, или солнце стало больше? — спросил Майк Коляна, когда они гуляли по Пустоши.

— Я тоже заметил, что оно подросло, но думал, что меня глючит, — признался Колян.

— С какой бы стати ему расти?

— Либо хочет сжечь нас своими лучами, либо согреть…

— Слушай, пора нам определиться с тем, кем себя считать. Пока у нас не будет единогласия в этом вопросе, дальше двигаться нельзя.

— Я уже всё для себя решил, братан. Похоже, что я всё-таки покойник. Наверно, свернул шею, когда гонял на мотике. А Пустошь — промежуточное место между мирами, ясно как Божий день. Конечно, когда-нибудь мы выберемся отсюда… Вот свела нас здесь судьба, а в будущем мире, мы, скорее всего, не увидимся. Может, даже забудем друг друга. А жаль. Вы мне все начали нравиться.

— А почему мы застряли в этом промежуточном месте? Случайно?

— Ну, наверно, не случайно. Теперь хрен разберёшь. Если бы вспомнить, как мы умирали…

— Вот и я думал о том же, — оживился Майк. — Надо вспоминать под гипнозом не свою жизнь , а свою смерть !

Тут к ним подошли Карлсон и Юлька.

— Мы побеседовали с Юлей, — сказал Карлсон, — и пришли к выводу, что гипнотерапию необходимо продолжить и что по-прежнему я́ должен выступать в роли гипнотерапевта. Что же касается корректив, больше не должно быть индивидуальных погружений. И цель, даваемая гипнотерапевтом, должна быть более конкретной. «Вспомнить свои жизни» — слишком абстрактная установка.

— А мы как раз только что придумали более конкретную установку, — сказал Майк. — Вспомнить последние минуты своей жизни на Земле. То бишь как мы умирали.

— Ну наконец-то! — обрадовалась Юлька. — А то кто-то до последнего времени не верил, что он мертвец!

Тут к ним подбежал Дока.

— Народ, посмотрите на небо! — возбуждённо проговорил приматолог. — Солнце-то конкретно подросло!

— Я заметила, что оно начало расти, ещё во время нашего неудавшегося тренинга, — сказала Юлька. — Но сейчас оно стало раза в три больше!

— Раза в три по объёму или в диаметре, ка́к вам кажется? — уточнил Карлсон.

— В диаметре. Значит, вы тоже это заметили?

— Все заметили, — сказал Майк. — Феномен увеличения солнца, конечно, достоин самого пристального внимания, но вряд ли в наших силах его объяснить.

— Думаю, я смог бы его объяснить, — сказал Карлсон. — Как бы это выразиться… Понимаете, мы пошли навстречу ему, а оно теперь идёт навстречу нам. Приближается, одним словом.

— То есть ему по кайфу, что мы занялись психотерапией? — спросил Колян.

— Думаю, что ему нравится, что мы действуем сообща, — объяснил Карлсон. — Разве не этого оно с самого начала добивалось, поместив наши домики вблизи один от другого?

— И вот мы вернулись к базовому вопросу, — сказал Майк. — Все ли разделяют мнение, что за всё, что с нами произошло и происходит, ответственно солнце?

— Все, кроме тебя, Микаэлло! — засмеялся Колян.

— Мне кажется, что мы приблизились к какому-то важному моменту в нашей, так сказать, загробной жизни, — сказал Карлсон. — Предлагаю обсудить кое-что за чашечкой кофе, предварительно успокоившись и настроившись.

— Обсудить что? — подозрительно спросил Дока.

— Как бы это поточнее выразиться… — замялся Карлсон. — Одним словом, наши религиозные воззрения. Разумеется, с целью достижения компромисса — в этой области недопустимо давление. Именно компромисс нам сейчас необходим.

И вот они сидели за столом в Хижине и пили капучино. Нельзя было обсуждать солнце на открытом воздухе, у него на глазах — оно давило бы своим авторитетом и всемогуществом.

Карлсон излагал свои религиозные воззрения.

— Честно говоря, я никогда не увлекался религией, — говорил он, прихлёбывая обжигающий напиток. — Если бы меня спросили о вере там, на Земле, я, наверное, назвал бы себя православным христианином. В юношестве я читал Новый Завет и понял, что изложенная там нравственная система мне весьма близка. Отлично помню, что мы венчались с женой после ЗАГСа и что крестили сынишку. Однако на Пустоши мне волей-неволей пришлось много размышлять о Боге. Сначала я стал отождествлять с Богом местное солнце, но потом вспомнил, что христианство негативно относится к таким вещам. С другой стороны, я осознал, что обязан чему-то или кому-то служить, чтобы преодолеть затруднительное положение, в котором оказался. Но чему (или кому) можно служить в этом мире, кроме солнца и ближних?

— Это всё — красивые слова, — мрачно сказал Майк. — Хоть мы и вместе, мы все одиноки. Одиночество — в нём главный смысл Пустоши. Каждый обитает в своём собственном мире и не хочет впускать туда других.

— Вот в этом-то и вся суть! — радостно сказал Карлсон. — Мы не можем достучаться друг до друга по той простой причине, что между нами нет связующего звена! И в роли этого звена здесь может выступать исключительно солнце… Вспомните, разве на Земле было по-другому, разве там мы были менее одиноки? Мы все — хорошие люди, а хорошие люди всегда стремятся дружить с другими хорошими людьми. Но возможна ли на Земле полноценная дружба, объединение сущности, сердцевины разных людей? Возможна, но только в одном случае — если их объединяет нечто надмирное, нечто сверхъестественное, трансцендентальное. Земная цель (например, постройка коммунизма) может только до определённой степени объединить людей. Но такие связи неглубоки, непрочны и быстро распадаются. И только религиозная цель, стремление к сверхчеловеческому идеалу, молитва могут сроднить чуждых друг другу представителей рода человеческого до того состояния, в котором они искренне считают друг друга братьями и сёстрами.

— То есть мы с чего начали, к тому и пришли, — резюмировал Колян, — к вопросу о том, надо ли относиться к солнцу как к Богу.

— Солнце и есть олицетворение Бога в мире Пустоши. Разве вы этого ещё не поняли, Николай?

— Пожалуй что, догнал. Осталось только убедить в этом Микаэлло, чтобы, как ты говоришь, «достичь компромисса», — усмехнулся Колян.