Владимир Голубев - Шаг назад

— Батюшка, почему самоубийство — грех?

— Сын мой, ничто на свете не оправдывает столь тяжкого деяния. Только Бог дает жизнь, он же и призывает в царство Свое. Грех самоубийства страшен незамолимостью, ибо мертв свершивший его. И если вы задумали…

— Нет, нет. А если человек остался жив?

— Если Господь отвел смерть, то надо покаяться, молиться, и жить дальше с Богом, в лоне матери-церкви… А крещен ли тот человек?

— Крещен. Простите, отец.

Дмитрий Сергеевич вышел из храма, вытер лицо платком, отряхнул, как смог, одежду, и дождался автобуса.

В маленькой скобяной лавке купил лопатку с короткой ручкой.

Он пошел мимо вокзала, через железнодорожные пути, стрелки, мимо старого депо, где когда-то, бесконечно давно, стояли около паровоза богатыри-машинисты, в сосновый бор, к той сосне с раскинутыми корнями, которую знал он один. Начался теплый дождь.

— Сынок, не лей воду в паровозик. Он же не будет ездить.

— А масынисты наливали. Я видел.

Сержант милиции Желобов подошел к сидящему на земле человеку. Лет пятьдесят, одет хорошо. Хвойная подстилка вперемешку с песком облепила брюки.

Под корнем толстой сосны выкопана ямка.

Желобов отметил: лопатка, обломки синей пластмассы, рваная изолента. И маленький предмет на песке, разбитый надвое, видимо, ударом лопаты. Коричневый, с белым кругом.

Человек не был пьян; водкой от него не пахло. Сержант представился. Человек не реагировал. Он водил пальцем по мокрому песку. Желобов спросил:

— Гражданин, вам плохо? Вы меня слышите?

Мужчина поднял голову. Глаза чистые и ясные. Зрачки нормальные.

«И не наркоман», — подумал сержант.

Он склонился над сидящим человеком.

— У вас есть документы?

Человек, не мигая, смотрел на милицейскую фуражку.

— Как вас зовут?

Человек поднял руку, и, указывая грязным пальцем на кокарду, сказал тонким голосом:

— Димка. Дяденька, ты масынист? Я выласту, буду масынистом! Пых-пых-пых, ту-туууу…

И стал двигать руками, изображая паровоз.