Владимир Голубев - Шаг назад

Конечно, в сосновом бору. Там, где впервые поцеловал девушку. Под тем корнем, по которому она шла, балансируя, в своих маленьких туфельках, а он шел рядом, держа ее за руку. И когда она пошатнулась, наверняка нарочно, он обхватил ее за талию, и поцеловал. Так все и было. Сосны на песке раскидывают свои корни по поверхности, чтобы удержаться. Но этот корень знает только он. Та девушка давно замужем, имеет ребенка, живет в другом районе. Наверняка счастливо.

Дима купил синюю пластмассовую коробочку для пуговиц, положил туда «япошку», плотно обмотал изолентой, взял у отца саперную лопатку, которой копают червей, и дождливым вечером, только сошел снег, закопал свое сокровище в сыром податливом песке, под корнем.

Весна не радовала. Дмитрий Сергеевич ждал призыва со страхом. В свое время, на сборах от военной кафедры, он видел, мельком, жизнь солдат. Теперь предстоит хлебать ее полной ложкой.

Дима работал на заводе, с девушками не знакомился — зачем? Все равно надолго уходить.

И время пришло. Военкомат, как улей. Море стриженных под «ноль». Радостные крики «Лысай! Поди пописай!», матери, отцы, девушки, слезы…

Стриженный деревенский парень, плачущий оттого, что не берут.

Долгий путь в поезде.

И жуткая тоска.

— Бондарь! «Зелёнку» пригнали!

— Паааставить ррраком и дрррючить до посинения!

Бондарем оказался сержант. Парень из глухого украинского села, где «москалей» не любят традиционно, а «дуже грамотных» — особенно.

Дмитрий Сергеевич не сразу разобрался в армейской иерархии, не мог понять, почему рядовые командуют сержантами, почему одним солдатам можно курить в казарме, другим нет, почему всю тяжелую и грязную работу выполняют одни и те же, а другие — никогда. Почему он должен выполнять приказы такого же, как он, рядового, и один рядовой может наказать другого рядового. Почему ефрейторов, называют «жопошники», и почему «лучше иметь дочь-проститутку, чем сына-ефрейтора». Когда понял, ему стало страшно.

А полы? Это не просто дощатый настил. Полы в Советской Армии — это фетиш, это предмет особой гордости, это могучее средство воспитания, это самый лучший, самый доступный, самый дешевый тренажер как для подчиненных, которые их моют, так и для всевозможных начальников, которые заставляют их мыть. Полы — безотказное средство разрешения конфликтов.

— Ты что, не понял? На полы!

Знаете ли вы, как надо мыть полы? О, вы наверняка этого не знаете! Способ мытья полов — эксклюзив Советской Армии. Их моют каблуком! Никто в мире до такого не додумался. По Уставу, полы красить запрещается. Поэтому они белые. А сапоги черные. Резина, грязь и сапожный крем въедаются в белые доски. Дмитрий Сергеевич прибыл в казарму во вторник. И до пятницы не знал, как же так получается, что доски остаются белыми. А в пятницу он, и другие молодые, «встали на полы».

Сначала пол намыливают щетками до получения обильной пены. Потом берут резиновый каблук от сапога. Его ребро крепко прижимают к полу, с силой проводят вперед, насколько достанет рука. На полу остается идеально чистая полоска, размером со след собачьего языка. И вот так, передвигаясь на корточках, несколько молодых солдат гонят грязь каблуками к бесконечно далекому порогу. Тысячи и тысячи полосок. Эта пытка придумана не для того, чтобы пол был чистый, нет, а для того, чтобы мальчик быстрее понял, куда он попал, и какое место он занимает в казарменной иерархии.

«Паааставить ррраком…»

Каблуки, отдельно от сапог, поставляются в войска централизовано, десятками тысяч.

Официально — для ремонта обуви.

Армия — не курорт, тяготы и лишения записаны в присяге. Дмитрий Сергеевич надеялся на свое молодое тело, которое должно их выдержать. Но он не был готов к издевательствам.

Однажды он шел, привычно засунув руки в карманы. Незнакомый солдат остановил его и сказал:

— Сегодня к вечеру зашьешь. Карманы.

Дима спросил:

— А ты кто такой, чтобы приказывать?

Тот ничего не ответил, хмыкнул и ушел.

А вечером… Димку вызвали в каптерку.

Тот рядовой выговаривал самому сержанту Бондарю:

— Ты чё, Бочка, службу не понял? Твои салабоны уже «дедов» не признают! Или ты задембелел вконец? Давно с полов поднялся? Смотри, будешь с молодыми пахать, коли не можешь как следно командовать!

Бондарь мямлил:

— Да что ты, Вань, ладно тебе. Все будет в лучшем виде…

Тот сплюнул на пол:

— Ну, смотри…

И ушел. Бондарь налетел на Димку:

— Ты что, сволочь зеленая, «деда» не признал?

— Да откуда же мне…

— Молчать! Тебе что было сказано? Сделать что?!

— Зашить карманы.

— Десять минут. И доложить!

— Есть!

Через десять минут, с исколотыми пальцами, он предстал перед Бондарем. Тот усмехнулся:

— Я забыл сказать: карманы надо набить песком. Для памяти. Десять минут!

— Есть!

Когда, наконец, старшина немного успокоился, он сказал:

— Походишь с песочком. Сегодня после отбоя — на полы. Вымоешь… так уж и быть, один проход. Только тихо! Людям надо спать.

Он заботливый, старшина Бондарь.

Димка справился с работой к двум часам ночи. И не мог уснуть до четырех.

Офицеры в восемнадцать ноль-ноль уходят домой. До утра — царство дедовщины. Дежурный по части в казармы ночью не ходит, зная, что там идет воспитательная работа.

Дмитрия Сергеевича измотало постоянное недосыпание. Ведь существовали и очередные наряды. На кухню, или дневальным. Приходилось пахать за «стариков» и «дедов», и за себя, разумеется.

А зарядка и физподготовка! Три километра на время, с набитыми песком карманами брюк! Не успеваешь? Всю роту гоняют еще и еще. Тут уж и свои, молодые, готовы разорвать тебя на части.

«Пожаловаться ротному, — думал Дима, — верная погибель. Они меня потом замордуют».

Советский солдат — самый бесплатный и бесправный. Фактически раб. А раба надо заставлять. У офицеров для этого есть дубина-дедовщина, которую, что бы там ни говорили, они холят и лелеют. Никакие приказы ее не изживут, без нее армия развалится, ибо энтузиазм существует лишь в воображении замполитов. Только солдат-профессионал служит добровольно и с удовольствием, потому что за деньги. Те самые деньги, что уходят на разворованную и разбитую военную технику. Наш солдат с удовольствием только зачеркивает дни в календаре.

Никто не видит страданий молодых, а те молчат, ибо выхода нет, сбежать — дисбат, стрелять — тюрьма. Служба в Непобедимой и Легендарной — удел сильных. Те же, кто вешается, слабаки. Сопливые маменькины сынки. Никто не знает, сколько армия погубила хлюпиков: будущих великих скрипачей, художников, артистов.

Через два-три месяца самый кроткий мальчик проникается лютой ненавистью к мучителям. Казарма становится камерой пыток, в которой иногда дают поспать. Как раз в это время молодых начинают ставить в караул. А караул — это оружие. И «хлюпики» не выдерживают.