Евгений Касьяненко - Особая зона

– Это ж почему так дорого? Не проще ли тысячи людей перевезти на настоящее море?

– Не скажите, а если миллионы людей? Представьте, что подобная установка, только значительно больше по размерам, стоит где-нибудь в Норильске, Воркуте или Якутске, и его жителям нет никакой нужды добираться до южных морей, если можно согреваться под солнышком у себя в городе. Хоть каждый день. Во всяком случае, правительство России безропотно нам выделило три миллиона долларов на эту опытную установку. – Соломон Израилевич снова захихикал: – А почему вы не купаетесь в моём море? В реке грязно, в школьном бассейне – скучно.

– Я в семейных трусах.

– Ну, меня-то, старика, можно не стесняться и без трусов. Детишек водим сюда из детсада, они купаются голышом. Вот где визгу, вы бы слышали.

– Об этом чуде можно написать в газете?

– Нет, пока нельзя, оно ещё не запатентовано. Только вы не подумайте, что мы в техноцентре заняты лишь такими приятными вещами, как создание мини-курортов.

– Не сомневаюсь.

Я все же решился искупаться в «ненастоящем» море. Оно было прекрасно. Академик с берега тоскливо наблюдал за моими перемещениями по лагуне. Потом сказал:

– В детстве я жил в маленьком еврейском местечке на Украине. И мечтал увидеть море, хотя до него было-то всего километров двести. Однажды, в шесть лет, собрал котомку и тайком ушёл.

– Дошли или вас вернули?

– Дошёл и сломал позвоночник среди скал.

– Печальная история.

– Не скажите. Меня обнаружили и переправили в Москву, где сделали операцию. И почти сразу началась война. Всех жителей нашего местечка вырезали гитлеровцы и бандеровцы. А я выжил, стал академиком и до сих пор жив, хотя инвалид с детства. Так кому повезло больше?

– Это рукотворное море – ваша мечта?

Академик молча кивнул головой.

Пришло время задуматься: о чем же я хочу написать в докладной записке президенту страны? Уже было ясно – коммуна не нуждается в какой-либо защите со стороны сильных мира сего. У неё настолько могущественные покровители в Академии наук, да и, наверное, среди правительства, что сломать её через колено не удастся никаким «буржуазным демократам». Атака на коммуну, если и произойдет, то мгновенно выдохнется. И будет настолько большой скандал в обществе, что это, вероятно, может привести к изменению системы власти в стране.

Да и что можно коммуне «инкриминировать»? Что эти люди с очевидным презрением относятся к окружающему их капиталистическому миру? Но это «преступление» не прописано ни в какой статье уголовного кодекса. Более того, эти люди прилагают все свои силы, чтобы укрепить оборону страны, хотя сами не желают жить по звериным законам накопления капитала. И опять же, это неподсудно. Они соблюдают все писаные законы страны, хранят, как и положено, государственные тайны, наконец, они несомненные патриоты своей страны, и, если понадобится, станут её защищать с оружием в руках. А тот же академик, хоть и не способен держать в руках автомат, вполне может в критический момент войти в Государственный Совет Обороны и сделать там больше, чем десять генералов.

Так какие к ним могут быть претензии? Никаких, кроме как вполне очевидной исходящей от них идеологической опасности для капиталистического строя в стране. Но и эта опасность весьма условна. Порядки в стране можно сменить на коммунарские лишь в том случае, если не на словах, а на деле такие настроения станет поддерживать большинство населения страны. А такого народа в стране нет. Нет, и все тут. И не скоро ещё будет.

Мне кажется, это когда-то понял и Сталин, сказавший знаменитую фразу: «Другого народа у меня для вас нет».

Только поняли его неправильно. А Сталин, никого и ничего не боявшийся (анекдотично, когда бывшего боевика-экспроприатора, ходившего по Москве без охраны, теперь пытаются выдать за перепуганного обитателя Кремля и этим объясняют репрессии), Сталин, собиравшийся «пить чай при коммунизме», в конце концов испугался именно инерции масс.

И в последний год своей жизни сел писать труд про хозяйственный расчёт, безусловно противный его духу революционера, но нужный для страны. Он понял, что людское море не способно в один прыжок перескочить «из царства необходимости в царство свободы»…и смирился с этим.

Сейчас часто спорят: то ли Сталина кто-то убил, то ли он умер сам. А мне кажется, он просто потерял вкус к жизни, поняв, что за одно поколение перебежать море, аки посуху, удалось только мифическим библейским героям.

Был, разумеется, и другой вопрос, который меня интересовал: отношение президента к происходящему на острове. Когда-то, уже давно, я понял, что не следует понимать некоторые его поступки прямо, например, моления у алтаря на церковные праздники, или порой достаточно резкие высказывания о СССР. На то он и президент, чтобы иметь устойчивое большинство сторонников. Не требовалось мне и стараться угодить ему – слишком стар для лести. Скорее боялся другого исхода – не найдёт ли он какой предлог, чтобы прихлопнуть коммуну? Разумеется, мягкой рукой, дав острову прорву денег, но при условии возвращения в капиталистическое лоно. А что, для него это самый выгодный вариант – и волки сыты, и овцы целы. Разве не готов какой-нибудь его друган, из олигархов, возглавляющих российский список Форбс, выделить хоть сто лимонов, чтобы Россия избавилась от очередной коммунистической заразы? О реорганизованном острове тогда зашумят СМИ, выдавая его за образцовое капиталистическое предприятие. Усмиренного Давидяна сделают мэром города, в который тогда превратится посёлок. А если и я правильно себя поведу, то дадут пенсионеру на кормление какую-нибудь приличную газету или телеканал. И все будет путём.

Впервые я ощутил, какая ответственность на мне лежит. Что делать? Может быть, рискнуть и попытаться испугать президента возможностью духовного бунта социалистически настроенной части общества, если предпримут попытку прихлопнуть коммуну? Но он не из пугливых. Послал к чертям собачьим полмира, когда там решили влезть в российские дела.

И вообще, с чего я решил, что к коммуне его отношение негативное? Какого черта тогда он послал на остров меня, бывшего функционера КПРФ?

У меня кружилась голова от мыслей, которые лезли в голову.

Я сел и стал писать докладную записку. Это было лучшим решением – на бумаге мысли лучше упорядочивались, чем в голове. Очередной выпуск газеты должен был состояться послезавтра, и оставалась пустой лишь колонка новостей, которую можно заполнить утром. Поэтому до ночи у меня уйма свободного времени.

К восьми часам вечера я закончил работу, перечитал, сбросил материал на флэшку, а оригинал в компьютере убил. Нужно же все-таки выполнять требования президента о секретности.