Борис Юдин - Город, который сошел с ума

А Валентина растерянно осматривалась вокруг себя. Ей казалось, что она уронила на пол такой важный для неё документ. Но паспорт, как будто испарился. Тогда Валентина так строго и беспощадно посмотрела на Васильева, что он понял – вот это и есть его последние минуты жизни на этой грешной земле.

– Где? – коротко и хрипло спросила Валентина. И подойдя к Васильеву поближе, добавила:

– Куда дел, фокусник херов? Я же тебя, стручок, вот этими руками задавлю, если не скажешь.

Васильев покрылся холодным потом, но Константина не выдал.

– Ты сообрази, падла. – продолжила Валентина. – Ты сообрази, что выхода у тебя нету. Я же с родителями живу. У нас в двухкомнатной квартире четыре семьи. Ты понял, женишок? Не понял? Счас поймёшь!

И Валентина размахнулась.

– Это всё! – промелькнуло в голове у Васильева. – Это пиздец!

Васильев закрыл глаза и стал ждать неминуемую плюху. Но вместо плюхи раздалось мелодичное:

– Уйди, сучка! А то глаза выцарапаю!

Рядом с Валентиной стояла на задних лапах чёрная пантера и замахивалась на невезучую невесту правой передней.

Валентина охнула, подхватила сумочку и выбежала, на ходу обещая написать куда следует.

– Закури, женишок. Очухайся. – кошка Милка протянула Васильеву пачку сигарет.

– Спасибо. – пробормотал Васильев. Сел на край кровати и вынул трясущимися руками сигарету.

Милка щёлкнула зажигалкой и дала Васильеву огоньку.

– Службу несём, рядовая Милашкина? – съехидничал Васильев, затянувшись. – А где же сержант Константинов?

– Тутока я. Где мне быть? – Константин вышел из стенки и уселся в кресло. – Мы это не по службе, а по дружбе так сказать. Ты же пирожные покупал.

– Заботился иногда. – добавила Милка.

Мы вот… – бормотал Константин. – И мебелишку, значит, вернули… и прочее имущество. Потому что по – человечески… А как же?

– Спасибо, братцы. – расчувствовался Васильев. – Сейчас сижу и думаю, что за всю жизнь ко мне никто и никогда по – человечески не относился. Все как – то…

И Васильеву снова захотелось заплакать. Но он сдержался.

– Ладно уж, Петрович, не горюй. – по – своему поняла Милка Васильевскую чувствительность. – Эту Валентину тоже понять можно. На раскладушке в кухне спит. Никакой половой жизни, не говоря уже о любви. Тут кто хочешь озвереет.

А Константин добавил:

– Ты это, Петрович, того… Там на кухне коньяк есть. Мишка вчера принёс. И закусить конкретно. Только ты не напивайся очень с утра. А то вечно…

Васильев подумал, сказал что очень не напьётся и пошёл в кухню. Там он дрожащей рукой налил рюмку коньяку, выпил, закусил колбаской с начал оживать:

– А вот объясните мне, други мои…

– Нет, Петрович, и не проси! – встрял нахальный Константин. – Мы бы и рады объяснить, да ты не поймёшь.

– Да. – мяукнула Милка.

Она уже стала обычной кошкой и тёрлась Васильеву мордочкой о ноги.

– Вы что? За дебила меня держите, что ли? – возмутился Васильев. – Это значит, вы считаете, что необразованный домовой из – за печки понимает то, что специалист с высшим образованием понять не в силах?

Тут Васильев даже загордился сам собой и приосанился.

– Образование тутока ни при чём. – начал разглагольствовать Константин. – Образование – это, к примеру, когда ничего не было, а потом – раз и образовалось. А в твоём случае, Петрович, образование штука бесполезная, потому что только мешает.

– Вот взял бы и подумал, – вставилась Милка, – А почему это ты из Города уехать не можешь?

– А почему? – тупо спросил Васильев.

– А потому. – доходчиво объяснила Милка.

И Константин продолжил:

– Это, типа, от себя не уйдёшь.

Васильев покурил, аккуратно затоптал окурок в пепельнице и осторожненько спросил:

– Вы что это? Вы намекаете, что Город и я – это одно и тоже?

– Догадливый какой! – восхитилась Милка и от восторга замурлыкала.

– Это значит… – продолжал Васильев гнуть свою линию, – Это значит, что, если Город сошёл с ума, то и я не вполне… – и Васильев замысловато покрутил пальцами возле правого виска.

– А как же! – обрадовался Константин. – А как же! Сам подумай – может ли нормальный человек с домовым разговаривать? Нормальный человек в таком случае пугаться должен и вызывать «скорую помощь» с милицией.

– Правильно. – согласился Васильев и тут же спохватился:

– А что же делать? Должен же быть какой – нибудь выход?

– Ты, Петрович, короче, вот… – разъяснил Константин. – Ты это… зачем в Город приехал? На могилки сходить? Так сходи. А то всё пьянку пьянствуешь.

– И то верно. Согласился Васильев и двинул в ванную.

И уже через полчаса чисто выбритый и в новом галстуке сидел Васильев в трамвае и трясся в сторону Городского коммунального кладбища.

Вагон был пуст, уютно поскрипывал на ходу и можно было сколько угодно любоваться, проплывающим в окне, урбанистическим пейзажем. Вот уже остался позади корпус института, выкрашенный в непонятный цвет, вот густая тень вековых тополей сменилась ярым солнцем эстакады, вот замелькали частные домишки предместья…

Васильев вышел на пустующей остановке и побрёл по улочке под названием «Тихая». На ступеньках похоронного бюро, что располагалось у самых кладбищенских ворот, сидел старинный друг Васильева, гравёр мастерской по производству памятников, Лев Андреевич Борщёв. Он покуривал и неспеша тянул пивко.

– Вот скажи ты мне, Петрович, – обратился Лев Андреевич к Васильеву. – Ты когда свою бабу трахаешь? По – утру или на ночь?

– А разница есть? – улыбнулся Васильев.

– Разница огромная! – серьёзно ответил Борщёв, окупорил о деревянную ступеньку пивную бутылку и протянул эту бутылку Васильеву.

Васильев сделал пару глотков и поставил бутылку рядом с Львом Андреевичем:

– Ты подожди, Андреич! Посиди немножко, а я сейчас приду. Хочу к своим на могилку забежать.

– Это дело. Это правильно. – одобрил Борщёв и закурил.

Васильев скрипнул кованой калиткой и очутился в тени и комарах. Почему на старых кладбищах столько комаров – это, несомненно, загадка природы, но это так, и мало кто с этим будет спорить.

Васильев начал протискиваться по узкой тропинке между могильных оградок и успел несколько раз больно обжечься крапивой пока добрался до своей оградки. Там за немудрёным сооружением, сваренным из металлических труб, стоял бетонный памятник на двоих и, как положено, столик и две скамеечки. На одной из этих скамеечек сидела мама Васильева в траурном чёрном платке.

– Спасибо, Олежка, что пришёл. – сказала она не оборачиваясь. – Сейчас посидим немного и поедем домой. Сегодня же сороковины. Надо помянуть по – человечески. Шура там уже накрыла всё, наверное.