Виктор Моключенко - Слияние Граней

- Правда ли сие? Я видел многих магов и кудесников, но ни один не имеет даже отблеска силы твоей, и огня слов твоих. Но как склонить погрязший в разврате и скверне Рим к сиянию Истины? Патриции грызутся за кости, божественные цезари упиваются кровью, восходя на престол по спинах сверженных предшественников. Будет ли мир, пока брат идет на брата, а дочь предает мать? Ах, если бы можно было это изменить, я бы пошел ради этого в Тартар.

- Я пришел выпустить измученных на свободу, выпустить узников из темницы, но царство мое не от мира сего есть. Слуга мой думает иначе, ныне вырвал меня из рук палачей, намереваясь посадить на престол иудейский, но я не хочу этого, не за этим здесь.

Несомненно, читавший их ранее на списках доносчиков, но потрясенный глубиной сих живых слов, Пилат повернулся к мессии:

- Если можешь, Господи, принести мир обремененным, указать путь страждущим, я ныне пойду за тобой!

Стукнула тяжелая дверь, показался дрожащий центурион, старательно отводящий глаза от гостей прокуратора.

- Чего тебе, центурион?

- Во дворе собралась толпа черни, иегемон.

- Чего хотят?

Центурион сглотнул и на миг посмотрел на мессию:

- Крови Его хотят, требуют распять.

- В своем ли ты уме, центурион? Распять как разбойника? Разве не видел силу с небес на нем? Возьми побольше солдат и оцепи толпу, но мечи без надобности в ход не пускать.

- Что делать мне, как быть, скажи Путник? - вопросил иегемон, как только за центурионом захлопнулась дверь.

- Посмотри сам на правдивость слов моих. Пусть увидят, что желают видеть - кровь мессии. Ее было достаточно при аресте.

Брама снял с прокуратора багряницу и запахнув на плечах поднявшегося скорбящего мессии отошел вглубь комнаты.

Прокуратор взошел на балкон, с которого было видно бурлящее людское море, наплывающее гортанными возгласами и гамом. Центурион вывел из казармы всех имеющихся солдат, что обнажив мечи держали чернь поодаль. Они были испуганны явлением гостей, их нервы были натянуты до предела и могли лопнуть в любой момент обагрившись кровью. Понтий поднял вверх руку, призывая к молчанию и вопросил:

- Чего вы хотите?

-  Распни его, распни его! - вспенилось внизу многоголосое море бьючись о цепь солдат.

- Что же первосвященники не судят его по вашим обычаям, какая надобность во мне?

- Распни, его, распни! Он называл себя царем иудейским и мессией. Он враг цезарю.

- Я разобрал дело назарянина и не нашел в нем ничего, что наносило бы вред Риму и власти великого цезаря. Здесь записаны слова - прокуратор поднял свиток – «воздайте кесарю кесарево, а Богу Божье». Слова уважения власти великого цезаря. Что же касаемо вашего Бога, то Рим не вмешивается в вопросы веры. Проповеди назарянина направленные на почитание власти являются благими для народа, служат примирению смут в Иерусалиме и угодны цезарю. Или кто дерзнет молвить против власти его? Быть может, проповеди прощения претят, ибо гасят смуту неповиновения, кровью которой хотите упиться? Се, человек, боле достоин быть вашим первосвященником, нежели те, кто толкают на мечи. Посему, наказав виновных в избиении, отпущу с миром на время Пасхи, или быть может лучше выпустить убийцу и подстрекателя Варавву?

- Варавву нам, Варавву! - бесновалась толпа - Этого распни, кровь его на нас и на детях наших!

- Народ жестокий и алчный, что же не говорят первосвященники твои, а скрылись, желая обагрить невинною кровью мои руки? Римское правосудие сурово, но справедливо - Иисус, прозываемый назарянином, будет взят под стражу и доставлен в Рим для разбирательства самим цезарем Тиберием. В честь же праздника Пасхи будут выпущены приговоренные к распятию. Я сказал.

Толпа растерялась от такого исхода, но центурион приказал бить в щиты, в знак что пойдут в ход мечи, а прокуратор повернулся спиной. В толпе не было первосвященников, указывающих что говорить за динарии, посему, разочаровавшись что казни не будет, спешили разойтись. Прокуратор омыл руки в розовой воде, тщательно оттирая пальцы словно от скверны:

- Ты прав, Путник. Сей алчный народ не достоин благоволения Бога истинного, я славлю небо, что не дало ныне пролить мне кровь. Но что делать нам, ибо Каифа уже послал цезарю письмо с клеветой, не было его людей в толпе.

- Ах он песий сын! Мы явились ему раннее тебя, но сердце его исполнено желчи, не внял он рассудку, но не глушился принять деньги, назначенные на милость убогим у храма.

Путник посмотрел на опечаленного Христа:

- Как быть нам, ибо не могу то, что от начала времен под силу лишь Тебе?

- Пусть дальше все свершится как должно, и искупленьем станет кровь-вино.

- О чем он - посмотрел с удивлением Понтий - я не понял сего предсказания.

- Кажется, знаю, что молвит Господь - поднялся одергивая плащ Путник - есть ли человек верный, чтобы остался вместо тебя пока нагоняем гонца к цезарю?

- Есть человек верный и неподкупный, но нет лошадей крылатых, ибо сейчас третий час дня, а гонец выехал пред рассветом.

- Это меньшая из проблем. Есть у меня колесница, могущая домчать до края земли во мгновение глаза – глядя невидящими глазами произнес в пустоту – «Анастасия», снизойди во славе Божией, незримо и неосязаемо всем, кроме дома сего.

- Слышу глас твой, се гряду - донесся из выси голос потрясший основание вздрогнувшего дома.

Закинув полу плаща на руку, путник отворил тяжелую дверь и шагнул на мощеные мрамором плиты под жаркие лучи. Хотя нет, казалось, что на чело небесного светила легла некая дымка, словно сходящее с небес клубящееся облако. О чем-то говорящие с Петром легионеры задрали головы вверх, наблюдая как сияющая молниями пелена сходит долу.

- Не бойся, Понтий. Се зришь славу Божию сходящую с небес. Благословен дом твой и люди твои, отстоявшие Сына Человеческого и обретшие сим благодать у Бога.

Бурлящее облако сошло вниз, зависнув над плоской крышей обдавая потоком дрожащего влажного воздуха. Прокуратор застыл в благоговении, созерцая как из облака выходят мужи с лицом подобным молнии, склоняясь в почтении перед Сыном Человеческим. Римляне рухнули на колени, прижимая сжатую руку к сердцу в знак признания божественности мессии.

  - Мужи римские, зрящие славу небесную! Запомните день сей, чтобы передать свидетельство о Сыне Божьем потомкам. Если сам Бог за нас, то кто против нас? Ждите, вскоре вернемся.

Стасу, вторым из огненных исполинов был он, вдруг подумалось, а была ли в действительности человеческая история, или же ее, прикрываясь божественным статусом, писали вышние, которых впервые переиграли на их же поле упреждая на несколько ходов вперед, переписывая казалось бы незыблемое произошедшее? Взять хотя бы Христа. До сих о нем спорят, за него убивают, отдают же свою куда реже, а вот он сидит рядом, на расстоянии вытянутой руки. Совсем реальный, совсем простой, человеческий. Хотя в залитой светом рубке «Анастасии», в накинутой на плечи багрянице и струйками спекшейся крови он выглядел странно, но все же был обычным человеком из плоти и крови, удивленно присматриваясь к работающим у терминалов людям. Кто-кто, а он точно знал, что те были отнюдь не грозными ангелами, а людьми. В суматохе Гефсимании Стас не успел как след рассмотреть мессию. Но ничего необычного в нем не было: смуглое восточное лицо, глаза, внимательные и удивленные. В целом, каноничная внешность Спасителя, симметричные черты, не имеющие еще оттенков византийской иконописи. Они будут привнесены позже, на этот раз куда точнее и полнее, люди успеют запечатлеть живым. Почувствовав на себе взгляд он обернулся, но Стас не отвел и не опустил взгляда, всматриваясь в едва отливающие сталью глаза. Спаситель как-то неловко, растеряно улыбнулся, Понтий же, сидевший рядом со Стасом вдруг спросил: