Кристофер Прист - Опрокинутый мир

Едва в сознании упрочилась эта мысль, как холод, мрак и отсутствие ориентиров потеряли всякое значение. Я попал наружу — свершилось то, чего я так долго ждал!

Дентону больше не было нужды призывать меня к молчанию: я и так не мог ничего вымолвить, а попытайся — слова застряли бы в глотке или затерялись на ветру. Все, что мне оставалось, — смотреть, смотреть во все глаза и не видеть ничего, кроме глубокой таинственной чаши земли под облачным саваном ночи.

И тут новое открытие потрясло меня: я почувствовал запах грунта! Он не походил ни на один из запахов, какие мне случалось вдыхать в Городе, и мозг незамедлительно вызвал к жизни чуждый мне образ тучной бурой почвы, повлажневшей в ночи. В моем распоряжении не было способов распознать этот запах — может, с почвой он и не имел ничего общего, — но образ богатой, плодородной земли я вынес из учебника, прочитанного еще в яслях. Довольно было представить себе ее, и владевшая мной лихорадка еще усилилась, я словно чуял очищающее дыхание диких, неисследованных просторов за Городом. Мне предстояло столько увидеть, столько сделать… и даже не в этом суть — здесь, на краю уступа, я на несколько бесценных секунд задержал свое будущее во власти собственной фантазии. По правде сказать, я и не нуждался в зрении: один-единственный бесконечно важный шаг из городских теснин — и мое воображение разыгралось до пределов, на какие и посягнуть не смели читанные мною авторы…

Мало-помалу окружающий мрак словно бы таял, пока небо над головой не приобрело темно-серый оттенок. Вдалеке я различил линию, где облака встречаются с горизонтом, и почти сразу же заметил, как на кромке одного из облачков выступила бледно-розовая кайма. И словно подстегнутое светом, это облачко, а вслед за ним и все остальные медленно двинулись над нами — казалось, ветер уносит их от подступающей зари. По небу разливался румянец, на мгновение догонял уплывающие облака, а позади них открывалась широкая полоса прозрачности, которая и сама постепенно окрашивалась в сочный оранжевый цвет. Все мое внимание без остатка было поглощено этим зрелищем, — прямо скажем, за всю свою жизнь я не видел ничего прекраснее. Оранжевая краска разливалась по небу все шире и одновременно светлела; облака, скользящие вдаль, еще были опалены красным, а там, где горизонт соприкасался с небом, зарождалось крепнущее с каждой минутой сияние.

Оранжевое сходило на нет. Куда быстрее, чем я мог бы себе представить, этот цвет растворялся в небе, а сияние разгоралось ярче и ярче. У горизонта небо налилось такой бледной ослепительной голубизной, что казалось белым. И, как бы вырастая из-за горизонта, в середине голубизны поднялось блистающее световое копье, чуть склоненное набок, будто шпиль заброшенной церкви. Копье вытягивалось, утолщалось, полнилось светом и спустя считанные секунды раскалилось так, что на него стало больно смотреть.

Разведчик Дентон вдруг схватил меня за руку.

— Глядите! — произнес он, указывая куда-то левее светового пятна.

Слева направо, медленно взмахивая крыльями, поле моего зрения пересекал строй птиц, развернутый изящным клином. Мгновение — и птицы долетели до вздымающейся в небо колонны света и на несколько секунд пропали из виду.

— Что это? — спросил я охрипшим от волнения голосом.

— Просто гуси…

Вот они снова стали видны, неторопливые вольные птицы и голубое небо за ними. А через минуту или около того строй исчез за поднимающимися поодаль холмами.

Я вновь взглянул на восходящее солнце. За тот короткий срок, что я провожал глазами птиц, оно преобразилось. Из-за горизонта появилась главная его часть и повисла над миром, длинная, блюдцеобразная, с выпирающими вверх и вниз перпендикулярными остриями, раскаленными добела. Я почувствовал, как в лицо пахнуло теплом. Да и ветер утих.

Я стоял с Дентоном на узком уступе, глядя вниз на землю. Я видел Город, вернее, ту его сторону, которая примыкала к уступу, и видел последние облака, удирающие от солнца за горизонт. Теперь солнце светило на нас с чистого неба, и Дентон снял с себя плащ.

Потом он кивнул мне и жестом показал, что нам предстоит спуститься с уступа по начинающейся прямо у наших ног цепочке металлических лесенок. Гильдиер показывал путь, я двигался следом. Когда я одолел всю цепочку и впервые ступил на настоящую почву, птицы, свившие себе гнезда в расщелинах под крышами Города, завели свою утреннюю песнь.

Дентон повел меня вокруг Города, но, едва мы торопливо обошли его один раз, разведчик направился к кучке каких-то временных хижин, возведенных ярдах в пятистах от городских стен. Здесь Дентон представил меня гильдиеру-путейцу по фамилии Мальчускин, а сам поспешил обратно.

Путеец, коренастый и весь заросший волосами, имел заспанный вид. Впрочем, он, кажется, не рассердился на нас за вторжение и обошелся со мной довольно учтиво.

— Ученик гильдии разведчиков, как я погляжу?

Я кивнул.

— Только что из Города — и прямо к вам.

— Впервые попал наружу?

— Так точно.

— Завтракал?

— Нет… Разведчик поднял меня с постели, и мы сразу пошли сюда.

— Заходи… Я хоть кофе сварю.

Внутри хижина-времянка оказалась неопрятной и захламленной — полная противоположность тому, что я привык видеть в Городе. Там чистоте и порядку придавали первостепенное значение — а в хижине Мальчускина объедки, грязная одежда, немытые кастрюли и сковородки валялись где и как попало. В углу кучей лежали железные инструменты и приспособления, а на койке, приткнувшейся к стене, громоздился ком смятого белья. И надо всем этим висел запах несвежей пищи.

Мальчускин налил в котелок воды и поставил его на плитку. Отыскал где-то под барахлом две кружки, ополоснул их в бочке, стряхнул капли прямо на пол. Потом засыпал в кофейник синтетический кофе и, как только вода на плитке запузырилась, залил его кипятком.

В комнате нашелся всего один стул. Мальчускин снял со стола какие-то увесистые стальные штуковины и перебросил их на койку. Усевшись на стол, он знаком показал, чтобы я забирал стул себе. Минуту-другую мы сидели молча, прихлебывая кофе. Кофе был в точности такой же, как варят в Городе, и все-таки казался иным.

— Не больно-то много учеников принимал я за последнее время.

— Почему же? — осведомился я.

— Кто его разберет. Не присылают. Тебя как зовут?

— Гельвард Манн. Мой отец…

— Угу, я его знаю. Толковый человек. Мы с ним вместе воспитывались в яслях.

Я поневоле нахмурился. Выходит, он ровесник отца — но такого, конечно же, быть не может. Мальчускин заметил мое недоумение.