Юрий Никитин - Тангейзер

– Какие вы все… приземленные! Рыцарские подвиги ни во что ставите! Да пусть весь мир погибнет, лишь бы честь жила!

Манфред слушал их перепалку, в этом месте зааплодировал, сказал с удовольствием:

– Люблю людей чести. С ними так надежно. Хотя я не понял, как бы честь жила, если бы мир погиб… но это неважно. Кстати, не удивляйтесь, если при слове «Саладин» не сразу поймут, о ком речь. Его звали Юсуф ибн Айюб, что значит – Юсуф, сын Айюба, а Салах ад-Дин – это почетное прозвище, означающее «благочестие веры». Ну, как у нас Фидель Дефендор – Защитник Веры…

Карл хмыкнул:

– У нас несколько этих Защитников Веры.

– У них тоже, – ответил Манфред. – С этого краешку исламского мира именно этот. А Ричард Львиное Сердце… гм… был франком, а они все такие показушные. Потому англичане так часто их и били. Сам Ричард родился во Франции, воспитывался там, жил, обучался, вел войны сперва с соседями, потом с братьями, затем со своим отцом, королем Генрихом Вторым, который тоже жил во Франции… В Англию он съездил дважды: чтобы короноваться там английским королем, а второй раз, чтобы собрать вторую армию и ограбить своих подданных еще раз. Но на этот раз он не рискнул снова идти в Святую землю, а принялся воевать во Франции, где и погиб. Сейчас же ситуация иная…

– В чем?

– Фридрих II Гогенштауфен, – сказал Манфред значительно, – внук великого Фридриха Барбароссы – настоящий германец, хотя да, ты прав, часть детства провел в Италии. Но он не дикарь с топором! И вы увидите, что, хотя с ним армия в десять раз меньшая, чем приводил Ричард, наш император добьется большего!

Карл прорычал довольно:

– Я на своего императора надеюсь. Не хотелось бы, чтоб как у Ричарда, что и армию всю погубил, и даже сам в плен попал на обратном пути!

– Не попадет, – заверил Манфред твердо и уверенно, но даже поддерживающий его во всем Карл посмотрел со скептицизмом.

Тангейзер с тревогой вспомнил, что все крестовые походы заканчивались разгромом и беспорядочным отступлением уцелевших. А если учесть, что император привел с собой буквально горстку войск, и часть из них – сами же сарацины…

Он вместе со всеми таскал камни, укреплял стены, заделывал пробоины, рядом трудились сарацины, он быстро научился от них самым обиходным словам, это император владеет арабским, будто и родился в их городах, а ему достаточно десятка-другого слов…

От самих сарацин и рыцарей он уже знал, что сарацины очень уважают императора Фридриха, он не только владеет в совершенстве арабским, но и на равных спорит с муфтиями о тонкостях веры, о различиях в понимании Корана шиитами и суннитами, прекрасно знает арабскую литературу и наизусть читает стихи арабских и персидских поэтов.

Более того, Фридрих прекрасно разбирается в тонкостях арабской философии, может цитировать по памяти большие куски из работ мудрецов, Коран знает на уровне муфтия, а в математике достиг таких вершин, что один из изумленных арабских мудрецов воскликнул: «Франк, мы уже ничему не можем тебя научить, учи нас ты!»

А еще, что узнал Тангейзер здесь в Яффе, общаясь с людьми, близкими к императору: он вообще издавна поддерживает самые дружеские отношения с семьями многих исламских султанов, бывал у них. Более того, что совсем непостижимо для европейца, в конце концов завел и свой гарем! Правда, не в суровой Германии, там бы не поняли, а в своих владениях на Сицилии.

Манфред сообщил с почтением, что в Европе его называют за великую ученость и колоссальные знания Stupor Mundi, что означает «Чудо мира», арабские мудрецы считают его равным себе мудрецом, который одновременно еще и зачем-то является крупнейшим светским правителем, что умному человеку вроде бы совсем не нужно, а то и мешает…

Константин посмотрел на изумленного Тангейзера, расхохотался гулко и мощно.

– Здорово? Это не песенки сочинять!

Тангейзер встрепенулся, ответил обиженно:

– Это не песенки.

– А что?

– Это то, – сказал Тангейзер, – что может тебя поднять даже со смертного одра и бросить защищать свой дом или страну!.. Это то, что заставляет тебя смеяться и плакать, хотя на тебя не подействует ни щекотка, ни зверские пытки.

– Гм, – сказал Константин, – ладно-ладно, ты прав. Эдэм дас зайне!

– Чего-чего?

Константин отмахнулся:

– Да уж не помню. Это я ученостью побахвалился.

Тангейзер сказал, несколько раздраженный, вдруг показалось, что старшие боевые товарищи над ним подшучивают:

– Человек, придерживающийся фактов, и поэт никогда не поймут друг друга.

Константин сказал с радостным удивлением:

– Правда? Тогда Библия для тебя должна быть Книгой из Книг!

Тангейзер возразил:

– Но Библия… разве там не все факты?

Константин покровительственно похлопал его по плечу.

– Да, – сказал он, – конечно. Но настолько опоэтизированные, что под пластами поэзии их и не рассмотришь… Но ты, похоже, Библию знаешь плохо?

– Почему? – спросил Тангейзер настороженно. – Я ее прочел всю!.. Начиная с сотворения мира. Правда, про людей пропустил, неинтересно, но сотворение мира – красотища неописуемая! Каждая строфа дышит величием… Я пытался положить на музыку, но не сумел, слишком грандиозно. Нужно много разных инструментов, а не одна моя лютня…

Константин повторил медленно:

– А про людей пропустил… Хорошо сказано. Люблю я тебя, Тангейзер! Весь ты какой-то…

– Какой?

– Не такой, – сообщил Константин. – Но, наверное, поэты и должны быть немножко иными?

– Все люди немножко иные, – ответил Тангейзер. – Поэт должен быть иным очень даже множко! Одной ногой вообще в другом мире…

– Сумасшедшим?

– На грани.

Поздно вечером, натягавшись камней, усталый и голодный, он пришел в их дом, плотно поужинал, хотя поэты должны голодать, сочиняется вроде бы лучше на пустой желудок, ага, поговорите там, знатоки, а он еще и запил целым кувшином вина, после чего достал лютню.

Когда пришли Константин и Вальтер, тоже запыленные, Тангейзер уже сидел на подоконнике и задумчиво перебирал струны, наигрывая легкую мелодию, останавливался, подтягивал струны, снова начинал пощипывать серьезно и сосредоточенно.

Константин разделся и с наслаждением мылся, хмурая немногословная сарацинка в длинном пестром платье притащила из своего дома кувшин с водой и лила тонкой струйкой, бережно расходуя, крестоносцу на голову, в ее глазах Тангейзер видел тщательно скрытое изумление мощной фигурой франка.

– Лей больше, – потребовал Константин.