Юрий Никитин - Тангейзер
Помощь проекту
Тангейзер читать книгу онлайн
– Утонешь, – ответила сарацинка.
– Лей!
– Воды мало.
– Я заплачу, – пообещал Константин.
Она тут же перевернула кувшин вверх дном и вылила всю воду ему на голову и плечи.
Вальтер раздевался медленно, неспешно, с интересом поглядывал на Тангейзера.
– Новую песнь складываешь?
Тангейзер покачал головой.
– Нет, очень старую вспоминаю. Ее сочинил участник… даже вожак третьего крестового похода.
Вальтер удивился, даже рубаху задержал над головой.
– Кто? Ричард Львиное Сердце?
– Да, – ответил Тангейзер. – Это меня и удивляет…
– Что король умел складывать песни?
Тангейзер ответил задумчиво:
– Нет, другое…
– Что?
– Королю Ричарду, – ответил Тангейзер с некоторым смущением, – прозвище Львиное Сердце дали не за храбрость, как теперь некоторые начинают думать по невежеству, а за невероятную звериную жестокость, которую он проявлял… И вот этот человек складывал такие нежные и точные песни, где каждое слово уложено, как умелым ювелиром камешек в короне, а каждая нота звучит именно так и так, как может затронуть сердце!
Вальтер сдвинул плечами.
– Тебе кажется, злодейство и талант певца несовместимы?
– Лучше, – сказал Тангейзер, – если бы это было так…
Вальтер отшвырнул рубашку, подумал.
– Видимо, – произнес он веско, – Господь решил не облегчать нам работу уж настолько, чтоб мы вообще сидели сложа руки. И не намечал людей краской: это черные, это белые, это синие, это малиновые… Даже с сарацинами вон как… Вроде бы самые лютые враги, вообще нехристи, но сам видишь, что некоторые куда лучше наших братьев по Кресту.
В сторонке послышался визг, это Константин обхватил огромными лапищами сарацинку и мощно прижал ее к себе с такой силой, что у нее вылетело дыхание.
Освободившись, она погрозила ему кулаком, но уходить не спешила, а лицо, как показалось Тангейзеру, стало уже не таким уж и хмурым.
Яффу укрепили со всех сторон, любой натиск выдержит, штурмом не взять, а осады обходятся нападающим намного дороже, чем тем, кто спрятался за стенами.
Наступили дни вынужденного безделья. В лагерь императора зачастили послы и делегации от султана аль-Камиля, брата великого Юсуфа ибн Айюба, известного в Европе как Саладин, что умер несколько лет назад, оставив власть менее воинственному, но более мудрому брату.
Манфред, появляясь все реже, сообщил гордо, что эмир Фахруддин ибн ас-Саих, лучший друг султана и его личный посланник, привез императору удивительный трактат под названием «Алгебра» великого ученого аль-Хваризми. Император, владея арабским так, словно это родной язык, не только прочел, но и моментально ухватил суть, пришел в восторг от изящности и простоты сложнейших вычислений.
А если учесть, что он из-за тесных связей с исламскими учеными уже знает арабские цифры и давно отказался от сложных и неудобных при вычислениях римских, то с трактатом по алгебре он носится, как с величайшей драгоценностью, что превышает стоимость его короны.
– И что, – прогудел Карл недовольно, – и мы будем учить эти трактаты вместо свершения славных подвигов?
Манфред заверил:
– Подвиги будут! Наша цель – Иерусалим, забыли?
– Мы нет, – ответил Константин, – а император?
– Император ничего не забывает, – сказал Манфред. – Просто он заглядывает вперед дальше нас всех.
Тангейзер, укладываясь поздно ночью, слышал, как восторженно и самозабвенно верещат жабы, здесь они не квакают, а выводят замысловатые трели, прямо болотные соловьи, в комнату залетели и неспешно плавают в воздухе, как в плотной темной воде, светлячки, но ближе к утру наконец-то потянуло прохладой.
Под утро вместо луны поднялся полумесяц шафранного цвета, весь сарацинский, повис над миром, как предвестник нового мессии, свет от него не холодно-призрачный, как в Германии, а теплый и оранжевый…
Он набросил на плечи плащ, от жаркого солнца нужно спасаться заранее, Константин приоткрыл один глаз и сонно поинтересовался, куда это дурного поэта несет в такую рань.
Тангейзер сказал тихо:
– Спи, спи…
Константин проворчал:
– Тут заснешь… Ишак целую ночь орал!
– Но сейчас же не орет?
– Уже поздно, я разозлился. Это не ты его?
– Нет, – ответил Тангейзер. – Зачем мне ишак, я тут одну измаилтянку присмотрел…
Константин пробормотал:
– Какое счастье, что я стихи не пишу…
Тангейзер, пригнувшись, вышел из палатки, горячий воздух сразу напомнил, что это не суровая и холодная Германия, здесь он в другом мире, расскажи кому дома про здешние чудеса – не поверят.
Сильно прищурившись, он взглянул в пылающее синим огнем небо, безумно яркое, немыслимое на его родине. Солнце едва только поднялось, а хрустальный купол уже раскален так, что на землю падает тяжелый сухой жар, и хотя еще утро, но только местным оно кажется прохладным, а он уже чувствует этот зной, проникающий под одежды.
В десятке шагов от их жилища эти странные пальмы, он никак не может привыкнуть к их диковинному виду, а за ними длинная непролазная чаща померанцев, их сарацины совсем недавно завезли из Индии, как говорит Манфред, но распространились они здесь моментально, признав своим это жаркое солнце и сухие пески, хотя народ зовет их горькими апельсинами.
Пышные магнолии, олеандры – что за неведомый мир, и как же, оказывается, он велик, и сколько в нем чудес, и как дивны эти черные, обожженные солнцем молодые и старые семиты, в странных платках на головах, что падают на плечи и закрывают от немилосердного солнца даже спины…
Из-за деревьев вышла молодая женщина в длинном темном платье до самой земли, настолько простом, что больше похоже на ночную рубашку, гордо и красиво, с грацией аристократки, она идет с огромным кувшином на плече, легко придерживая его рукой, ее маленькие ступни в легких сандалиях, тонкие ремешки уходят под платье, он представил себе, что они заканчиваются у колен, и сердце заныло в сладостной неге.
Измаилтянка или иудейка прошла мимо, настороженно бросив в его сторону быстрый взгляд огромных черных очей, обрамленных густыми черными ресницами, и снова его сердце дрогнуло в сладостном предчувствии.
– Салям, – сказал он.
Она лишь чуть-чуть повернула голову, необыкновенно черные и таинственные глаза дико блеснули. Тангейзер ощутил, как остановилось его дыхание, а она прошла мимо, непостижимо прекрасная в своей смуглости, хотя он твердо помнил, что лишь белолицые могут считаться красавицами, а любая смуглость огрубляет, потому дочери аристократов всегда избегают прямых лучей солнца, чтобы не быть похожими на простолюдинок.