Сергей Герасимов - Карнавал

На другом конце линии прикрыли трубку рукой.

– Сейчас они будут здесь, – сказал доктор Д., – они вас убьют.

«Я слушаю», – сказал голос в трубке.

– Есть единственный хирург, который сможет сделать операцию вовремя, – сказала Одноклеточная. – Моя цена – сто тысяч. Сто тысяч, или он умрет.

«Кто со мной говорит?» – спросил голос.

– С тобой говорит Инфузория. И еще, в журнале есть ошибка. Ее сделали намеренно. Если кто-либо станет оперировать, используя записи, то пациент умрет. Моя цена – сто тысяч.

Она положила трубку.

– Боже мой, – заплакал доктор Д., – они убьют нас обоих!

Одноклеточная широко открыла окно. В комнате стало темно – ветерок задул почти догоревшую свечу. Все так же плакали падающие иголки. Вечер стал совсем синим. В сравнении с любыми нагромождениями человеческих дрязг природа все равно остается громадной.

– Смотри, – сказала Одноклеточная, – кажется, поднимается ветер. Сегодня был очень хороший день. Кто та женщина, которую я встретила у крыльца?

– Моя жена.

– Она некрасива.

– Я знаю.

– Вы просто привыкли друг к другу, да?

– Да.

– Когда она вернется?

– Она останется у соседей надолго. Она любит поговорить.

– Почему вам не о чем говорить?

– Не знаю, нам всегда было не о чем говорить, когда мы оставались вдвоем. Вначале я думал… Нет, не знаю.

– Ты прожил половину жизни, – сказала Одноклеточная, – зачем?

– Я не знаю.

– Смысл жизни в тех людях, которых ты любил и продолжаешь любить несмотря ни на что. Кто эти люди для тебя?

– Я не знаю.

– Что тебе нравится больше всего?

– Мой дом. Мне нравится этот лес, запах сосен.

– И все?

– И все.

– Мне жаль тебя.

– Не нужно этого говорить.

– Нет, – сказала Одноклеточная, – мне действительно жаль тебя. Я могу тебя убить без всякой жалости, но мне жаль твоей зря уходящей жизни. Это странно. Я не знала, что так может быть.

– Сейчас они приедут, – сказал доктор Д.

– Да, – ответил Одноклеточная, – сейчас они приедут.

Это могущественные существа, играющие в истории и метаистории роль столь же огромную, как и их телесные размеры. Если бы голову этого создания вообразить на месте Москвы, щупальца его дотянулись бы до моря. Они передвигаются с захватывающей дух быстротой, обладают даром речи и немалой хитростью. Происхождение их сложно и двойственно… Размножение этих крайне агрессивных и глубоко несчастных существ происходит путем, напоминающим почкование. Пола они лишены. Каждое детище становится тотчас смертельным врагом своего родителя и потенциальным его убийцей. Так возникли в метакультурах как бы династии уицраоров, преемственно наследующих друг друга после того, как умерщвлен родитель и пожрано его сердце. В большинстве метакультур существует одновременно лишь один уицраор либо один уицраор-родитель и одно или несколько его детищ, ведущих с отцом отчаянную борьбу. Борьба и уничтожение уицраорами друг друга – одно из самых чудовищных зрелищ метаистории…

Благоговение перед своим государством, переживание самого себя как участника в грандиозной деятельности великодержавия, культ кесарей или вождей, жгучая ненависть к их врагам, гордость материальным преуспеванием и внешними победами своего государства, национальное самодовольство, воинственность, кровожадность, завоевательный энтузиазм – все эти чувства, выявляющиеся уже в пределах человеческого сознания, могут расти, распухать, гипертрофироваться лишь благодаря уицраориальной энергии.

Дом стоял посреди старого абрикосового сада. Двадцать первого апреля на корявых деревьях появились первые цветки – рано утром еще розовые, но быстро, за несколько часов, взрывающиеся белизной – на концах веток зажглись первые весенние свечи. Из-за дальних тополей то и дело взлетали голуби; голуби поднимались очень медленно, натужно трепыхая ожирелыми крылышками, затем, устав от подъема, плавно скользили вниз. Некоторые голуби самонадеянно пытались лететь против ветра, но даже самый слабый ветерок легко сдувал их, будто пушинки одуванчика.

Дом стоял посреди старого абрикосового сада. Внутри дома были просторные и тихие комнаты первого и второго этажа и стальные трубы двух подземных этажей: на верхнем подземном этаже размещались лаборатории – стальные комнаты со стальными дверями, с гудящим голубоватым освещением, на нижнем были две операционных. Дом прокалывался насквозь четырьмя лифтами, спрятанными в стенах каждой из комнат верхнего этажа. Может быть, в доме было еще что-либо интересное, но Одноклеточная об этом не знала. Дом был пронизан не только шахтами лифтов, но и современной компьютерной сетью. Еще дом был насквозь фальшивым: он изображал старину (или, по крайней мере, почтенный возраст), будучи построен за последний год. Фальшь просвечивалась в каждой вещи, но была незаметна невнимательному взгляду.

Дом стоял посреди старого абрикосового сада. Старый сад уже умирал, многие деревья цвели в последний раз. Дом умирал тоже. Дом был черепной коробкой огромного и злобного многоклеточного существа, щупальца которого тянулись на многие сотни километров. Две арки у передней стены напоминали глазницы, а широкие ступени под ними – оскал зубов. Фальшиво-старый плющ, спускающийся с крыши, были волосами, чудом сохранившимися на голом черепе. Но дом был еще жив – мозг был связан с остальными, широко разбросанными по стране органами. На первом этаже приглушенно и мелодично теленькали телефоны; входили и выходили люди с крысиными лицами; в саду стояло несколько пустых автомобилей и печально бродил садовник. Дом жил, но умирал.

За прошедшие дни Одноклеточная дважды встретилась с хозяином дома. В первый раз он был хозяином, во второй – только пациентом. Она сразу же поставила свои условия и ни разу от них не отступила.

Решающая операция должна была быть проведена сегодня, в четыре часа дня; после этого Одноклеточная получает сто тысяч и тело ребенка, чтобы отвезти матери, затем она остается в доме до полного выздоровления пациента. Относительно выполнения последнего пункта у Одноклеточной было свое мнение.

Одноклеточная спустилась в одну из лабораторий, чтобы понаблюдать за крысами. Эти комнаты были точными по­добиями комнат лечебницы № 213, где она проработала столько лет. Каждая деталь продолжала удивлять своей знакомостью. Незнакомыми были только люди. В каждой комнате находилось по охраннику – по одной вооруженной и послушной человеческой клетке, лишенной собственного разума. Охранники относились к Одноклеточной с уважением. Так было предписано.