Гэлакси Крейз - Последняя принцесса

— Папа, это важно.

Он сердито заворчал, швырнул салфетку на стол, отодвинул стул и приблизился ко мне. Мы подошли к двери в коридор, чтобы разговор не услышали в столовой.

— Что все это значит? — резко спросил папа и рукавом вытер со лба капельки пота.

Я протянула письмо и стала смотреть, как он читает. Лицо монарха исказила ярость.

— Это правда? — спросила я в нетерпении.

Отец сложил письмо.

— У Полли всегда было бурное воображение. Помнишь, как она заставляла вас часами торчать в лесу, поджидая гоблинов и цветочных фей? Пойдем, а то суп остынет.

— Ты не ответил. — Я схватила папу за рукав. — В письме Полли есть хотя бы доля правды?

— Элиза, — начал он тихо и отчетливо, глянув через мое плечо на Джейми и Мэри в другом конце комнаты, откуда они не могли нас слышать. — Давай не будем сейчас об этом говорить. Лучше порадуемся, что мы снова вместе.

— Папа! Пожалуйста! Я хочу знать.

— Несколько раз Корнелиуса Холлистера, и правда, видели. Но бояться нечего. — Он положил руку мне на плечо, чтобы успокоить. — У нас отличная система защиты. Холлистер не сможет добраться до нашей семьи.

— Но…

— Довольно!

В то же мгновение я отшатнулась, и монарх сердито прошагал мимо. Мэри и Джейми смотрели на нас.

— А теперь садись за стол, — приказал отец, отодвинув мой стул.

Я уставилась в пол. Подбородок у меня дрожал от стыда и гнева.

Через пару мгновений я подняла глаза.

— Я не хочу есть.

Развернувшись, я побежала по коридору; глаза были полны слез.

Гордость не позволяла мне вернуться. В спальне я задернула занавески, свернулась калачиком на кровати — и только тогда разрешила себе расплакаться. Я горевала о том, что лето прошло без отца, об ужасной записке, которую Джейми оставил в дневнике, о родных Полли и собственной семье, обо всех постигших нас бедствиях. И в какой-то момент заснула от усталости.

Разбудил меня стук в дверь.

— Элиза!

Мэри вошла и присела на край кровати.

— Я принесла это.

Она поставила мне на колени тарелку с едой.

— Бал через час. Тебе надо поесть и одеться.

Сестра уже подготовилась: темно-красное платье, украшенное старинным кружевом; волосы уложены в высокую прическу; поверх — бриллиантовая тиара. Она и в самом деле выглядела как принцесса.

— Как Джейми?

— Он не сможет пойти на бал, — покачала головой Мэри. — Опять началась лихорадка, и кашель усилился.

Как жаль! Самый младший снова пропустит какую-то часть жизни: он один у себя в комнате, а внизу — праздник.

— Знаю, ты сердишься на папу. Но пожалуйста, постарайся, чтобы бал прошел хорошо. Твое платье на вешалке в гардеробе.

Мэри развернулась, собираясь уходить.

— Подожди…

Она остановилась в дверях.

— Пожалуйста, помоги мне собраться.

Оркестр играл вальс. Гости вереницей шли по западной галерее. Когда-то бальный зал дворца был самым большим в Лондоне, и даже сейчас, входя в эту огромную комнату, я чувствовала, будто уменьшаюсь, как Алиса в Стране чудес.

Мы с Мэри спустились по главной лестнице, чтобы лично поприветствовать приглашенных. По традиции, мы стояли в холле под золоченым потолком, улыбаясь каждому и приседая в реверансе.

Бал роз, по обычаю, дошедшему до нас со времен королевы Елизаветы Первой, начинался с шотландского рила. Считалось, что кавалер должен пригласить даму, которую тайно любит, и тем самым признаться ей в своих чувствах.

Я с радостью опустилась на задрапированный белым дамастом диван рядом с престарелой леди Элеонор Блум (она опиралась трясущимся подбородком на палку) и смотрела, как красивый юноша приглашает Мэри на танец. Сестра уверенно вложила свою руку в раскрытую ладонь незнакомца, и они двинулись в танце к центру зала.

Коснувшись тонкой вышивки у выреза моего персикового платья, я представила тот вечер, когда познакомились мои родители. Как преданно они любили друг друга! Я смотрела на юношей и мужчин вокруг и не могла представить, что полюблю кого-то из них.

— Отчего такая прелестная девушка скучает на балу в одиночестве?

Передо мной стоял отец, чисто выбритый, с зачесанными назад темными волосами.

— Можно вас пригласить, дражайшая Элиза?

— Я все еще сержусь, — сказала я, подняв на него глаза.

— Прости. Надо было раньше тебе объяснить, что происходит на самом деле. Но я сказал правду: никогда и никому больше не позволю причинить боль нашей семье. — Он смотрел мне в глаза, протягивая руки. — Так можно с тобой потанцевать?

— Папа, — вздохнула я, — ты же знаешь, как плохо я танцую рил. Ноги путаю…

— Как король Англии я повелеваю тебе встать мне на ноги.

Он подмигнул.

Я застонала, но поднялась, взяла отца за руку, а потом поставила ноги на его сияющие черные ботинки.

— Ты тяжелее, чем кажешься.

— Это была твоя идея.

Положив голову на отцовскую грудь, я прикрыла глаза, а он пытался двигать ногами так, чтобы я не упала. Наконец я засмеялась, сошла на паркет и стала повторять за ним элементы танца.

Отец кружил меня туда-сюда, и комната поплыла перед глазами. Другие танцоры проносились мимо нас; дамы в бальных платьях всевозможных цветов — красных, зеленых, золотых — походили на стаю заморских птиц. Я вспомнила праздники, которые мы устраивали во дворце до смерти мамы. Мы с Мэри прятались за кадками с растениями, ели десерты и шепотом спорили, у кого платье красивее. «Если бы мы тогда увидели этот вечер, — подумала я, восхищенно глядя, как платье из жатого бархата оттеняет щеки и губы сестры, — Мэри бы выиграла».

Вдруг на пол упал осколок оконного стекла! Потом другой! А потом еще и еще — целая симфония разлетающихся кусочков. Музыка умолкла, танцоры замерли. Отец сжал мою руку. В зале повисла напряженная тишина. Мы смотрели на разбитые окна наверху. В первые мгновения казалось, что это фантастическая задумка устроителей праздника… Осколки сверкали на лету, словно бриллианты.

А потом началась паника. Все кричали. Весь пол был покрыт осколками; у некоторых людей текла кровь. Я повредила руку, но не обращала на это внимания.

— Мэри! — закричала я, проталкиваясь сквозь толпу.

В зал ворвались гвардейцы верхом на лошадях. Я вздохнула с облегчением. Но когда они стали переворачивать столы и стулья и поджигать портьеры, я вдруг поняла, что это самозванцы, а не те, кто всю мою жизнь меня защищал.

— Мэри! — снова завопила я, но в зале было слишком шумно…

Отец оттолкнул меня к стене.

— Стой здесь, — сказал он твердо.