Борис Гайдук - Третья Мировая Игра

— Остановим, — говорит, — Петр Леонидович, не сомневайтесь!

А Мостовой даже усмехается слегка и Ваську нашего вперед выставляет, будто всему миру показывает: вот, мол, видали, каких орлов на замену вводим? В Москву захотели? А выкусить не хошь?

Операторы вскоре отхлынули. Судейских, ассистентов, обозревателей и сами себя пошли снимать. Тут и там обрывки речи как весенний ручей бурлят.

— The Russian chiefcoach Peter Mostovoy makes an unexpectable change…

— …прямо со двора районного комиссариата молодые игроки войдут в игру. Главный тренер российской команды рассчитывает этим маневром смутить противника и замедлить продвижение мяча к Москве…

— Einberufene sehen nicht besonders eingespielt aus, einige zeigen aber einen hochen.

Spielgeist…

А Васька, от которого уже и операторы отвернулись, и Петр Леонидович отошел, все стоит на месте, в одну точку смотрит и твердит:

— Не пустим немца. Остановим…

Я даже по щекам слегка потрепал его, чтобы привести в чувство. А он словно от дурного сна опомнился: стоит, оглядывается, глазами хлопает.

Вот, думаю, и прославился наш Васька — на все камеры его сняли, по всему миру теперь покажут. Эх, если бы только нашим в деревню дать знать, чтобы бросали все дела и мигом летели в Калугу! Может, увидели бы Ваську на экране рядом с самим главным тренером. На всю жизнь теперь Васька самый знаменитый в Зябликове и во всем районе человек. Что там старый Максимыч со своими рассказами времен Очакова и Измаила! Тут сам главный тренер прилюдно руку жал. Вот это сила.

К трем часам наконец собралась вся наша замена. Соломон Ярославич, калужский воевода, повинился перед Петькой за промедление, но людей представил полностью, целую тысячу; и народ весь рослый, крепкий, не под забором найденный. Распределили нас на десятки и сотни. Мы, зябликовские, все вместе оказались. Десятником над нами Ваську поставили. Подшучиваем:

— Ты, Василий Петрович, далеко пойдешь. Еще форму надеть не успел, а уже в начальство выбился.

— Да ну вас…

Петька дал команду строиться. Всех операторов со двора выгнал.

Молча, заглядывая в лица, прошелся вдоль строя. Каждому в глаза посмотрел. Потом отступил назад, взлетел на коня.

— Ребята! Вы все меня знаете: я Петр Мостовой! Я играл в игру почти двадцать лет, за Россию и за пять заграничных стран. Я сам, своими руками закатывал два гола англичанам и бельгийцам, это вы тоже знаете. Для ваших отцов не было игрока более знаменитого, чем я. И вот теперь я вам говорю: всю свою жизнь я прожил ради одного дня!

Петька сделал паузу, обвел глазами строй. Эхо его голоса отскакивает от окрестных домов.

— Ради дня завтрашнего! Завтра вы встретите немца, и от этого решится судьба игры и судьба нашего отечества! И только вам ее решать, больше некому. Вы пока еще не до конца это поняли, но вышло так, что и вся ваша тысяча, и Соломон Ярославич, ваш воевода, и Дмитрий Всеволодович, который скоро здесь со своим отрядом будет, — вы все тоже прожили свои жизни ради завтрашнего дня. На вас вся моя надежда! Отступать некуда — позади Москва! Пропустим немца — значит, проиграем игру и на долгие годы умоемся позором. А коли остановим и повернем вспять — навеки покроем себя и народ свой славой…

От Петькиных слов во мне поднялась какая-то волна, глаза наполнились слезой, а зубы стиснулись намертво, будто сию же минуту готов ими немца грызть.

— Завтра придет час, когда вам придется все в жизни забыть, самих себя забыть ради одной задачи: выстоять. Не испугаться, не терять головы! Не дать себя провести. Вот в этот самый час помните главное: вы последние защитники. За вами — Москва…

Петька подал знак, ассистенты вынесли форму.

— Вот и форма! В этой форме было совершено много славных подвигов! Не посрамите и вы цветов отечества!

По рядам вздох прошел — вот оно. Игровой оркестр заиграл в трубы, строевым треском ударили барабаны. Ассистенты поднесли к строю разноцветные стопки одежды. Петька взмахнул рукой:

— Облачайся, ребята!

Вся форма: белые фуфайки, синие трусы и красные гетры — больших размеров, под зиму сделана, чтобы на теплую одежду натянуть можно было. Оделись, подтянулись. Смотрим друг на друга — и не узнаем, будто другими людьми стали. Да и вправду мы теперь другие. Игроки.

Петька судью к себе жестом подзывает:

— Прошу произвести замену, господин арбитр!

То в холод, то в жар меня кидает. По всему телу мурашки.

Судья подъехал ближе, помощники его быстро нас по головам пересчитали.

— Господин арбитр, согласно имеющейся в моей команде вакансии, прошу вас выпустить в поле тысячу игроков!

Альберту Суни молча кивнул, взял в губы свисток, и — длинная переливчатая трель на весь мир свиристит дробным гороховым эхом.

Вот и случилось! Мы в игре!

От этого свиста тотчас как будто не стало здания комиссариата, двора, домов, улиц, людей вокруг. А есть теперь только немец где-то там, в снежном поле, в тридцати километрах отсюда. И нам завтра немца встречать.

— Вот вы и в поле, братцы! — крикнул Петька. — Все будете защитниками. Тренировать вас некогда, да вы ребята крепкие, справитесь. Играйте по правилам, друг друга в беде не бросайте. Выступаем немедленно. Ну, удачи вам!

Немедленно выступаем! Ни тренировок, ни разминок. Ну и ну. Просто голова кругом. Соломон Ярославич наш вперед выехал.

— За мной, детушки!

Повернулись мы направо, потянулись со двора. За ворота вышли, а там — батюшки мои! — все Вельяминово, от мала до велика вдоль улиц стоит! И приезжих великое множество, не умещаются на обочинах, теснят друг дружку. Бабы плачут, машут платками, ребятишки с визгом в снегу копошатся. На каждом зрителе — одежда в наши цвета, если не вся, то хотя бы шарф или шапка вязаная. Все кричат, размахивают руками и флагами, песню зрительскую поют — а мне ничего не слышно, словно в тумане мимо проплывает.

— Ра-си-я! Ра-си-я!

Попали в такт, кричат хором. Стайка галок в испуге слетела с березы.

— Ра-си-я! Ра-си-я!

И мы под этот счет невольно шаг подлаживаем. Секунда, другая — и уже вся наша тысяча в ногу идет, дружным топотом зрительский крик усиливает. Точь-в-точь как на знаменитой картине художника Волосова «Зрители провожают команду в поле».

— Не отставай! Держи строй! — Соломон Ярославич добродушно покрикивает. Развернул плечи наш воевода, молодость игровую вспомнил.

Операторы, судьи и все прочие игровые людишки вслед за нами вереницей повалили. Потом, чуть поодаль — большой санный обоз с припасами, инструментом, палатками для ночлега и разной игровой прислугой.

Только нам теперь на сани или на коня даже присесть нельзя, игрокам только пешком по полю бегать положено. Тренерам или врачам — пожалуйста, а нам ни-ни, судейские сразу из игры выгонят. В дом или трактир тоже войти нельзя, ночуют игроки только в специальных палатках, летом у костра на подстилке спать можно. Надо беречь силы, настраивать себя на долгое испытание. Игра — штука суровая, за год обычно десятая часть состава из-за болезни или ранений уходит, а в специальных учебных лагерях заранее готовятся замены. Защитника обычно полгода готовят, в защите сила и рост больше всего ценятся. Полузащитника от года до двух учат, а нападающего — и того больше — от двух до пяти лет. Такие замены, как наша, в современной игре большая редкость.