Иван Наживин - Искушение в пустыне

— Ничего не понимаю… — сказал Пэмброк. — Если он не коммунист, как же он попал сюда и зачем?

— Я и сам ничего не понимаю… — отвечал профессор и замолчал: вошел Петр с подносом, на котором было вино и бисквиты, и довольно неуклюже поставил его на стол. — Спасибо, голубчик… — поблагодарил его профессор.

— А вы вышли бы, барин… — сказал Петр. — Уж очень чудно, что у нас делается…

— Что такое?

— Да собрались сегодня на метинх все наши русские… ну, секстаны, что ли… — сказал Петр. — И давай все кричать против роскошества, которое здесь заводит ну, ентот… жид-то… А потом разделись все донага и ходят теперь по всему острову нагишом, поют свои псальмы эти и разбрасывают черным последнее имущество… «Вы хотите служить маммоне, — кричат, — а нам ничего не надо, и последнее все берите…» Прямо очумел народ совсем!..

— Интересно… — сказал профессор. — Потом сходим, посмотрим…

Петр вышел, а профессор налил в стаканчики вина и поудобнее уселся в кресле.

— Видите ли, основная ошибка всех вас, смелых реформаторов, в том, — сказал он, смакуя прекрасную мадеру, — что вы создали себе превратное, чисто книжное представление о человеке. Вы считаете человека вообще каким-то недоразвившимся, благодаря несчастному стечению обстоятельств, профессором, который только и думает, что об умных книгах, справедливости, University Extention[3] и других «разумных развлечениях». Между тем человек подлинный хочет только самку, хлеба или золота, что одно и то же, и, пожалуй, зрелищ, и всеми силами души своей ненавидит свободу и справедливость, с которыми он решительно не знает, что ему делать.

— Я думал о человеке иначе… — задумчиво сказал лорд Пэмброк.

— Знаю, знаю… — улыбнулся профессор. — В одной из самых замечательных, самых характерных для человека книг, в Библии, есть одно интереснее место, где автору хотелось быть глубоким, но не совсем удалось. Я говорю об искушении в пустыне. Имей тут дело с Сатаною обыкновенный человек, ему достаточно было бы бочонка с золотом и эдакую хорошенькую бабенку в более или менее прозрачной одежде. В этой же Библии говорится лишь, что Адам за самку отдал божественный рай, а за тридцать сребреников человек не раз, а миллионы раз отдал на распятие Христа…

— Послушайте, а это? — с тихим укором проговорил лорд Пэмсброк, указывая на портрет красавицы и на цветы пред ним.

Профессор пожал плечами и особенно задушевно сказал:

— Все люди смертны, Кай — человек, следовательно, и Кай смертен… Это только подтверждает мои слова…

— Вы жестокий человек!.. — сказал тихо лорд.

— О, нет!.. — возразил профессор. — Но я прежде всего хладнокровный человек, сын своего века, века сумерек божков, века всесожженья… А я скорее мягкий, жалостливый человек, — медленно проговорил он и, отпив вина, засмеявшись, продолжал: — И эта вот жалостливость и толкает все меня выступить в этой пустыне в роли Сатаны-искусителя. Из-за женщины здесь уже началась свалка, уже разыгрывается несколько сереньких трагикомедий, но самая яркая идет вкруг прекрасной Евы. А теперь подсунуть бы им еще золота, да побольше…

— О, на золоте вы не поймаете их!.. — воскликнул Пэм-брок. — На наших глазах ведь они выбрасывали его в море…

— Они выбрасывали только горсть, но очень вероятно, остановились бы пред бочонком… — засмеялся профессор.

— И… покаюсь уж вам до конца: я уже пустил слух, что в пещерах горы Великого Духа хранятся, по преданию, слышанному, будто бы, мной от туземцев, несметные богатства их древних королей. Это невероятно глупо, потому что никаких древних королей у них не было, не могло быть и никаких сокровищ, потому что они всегда были богаты только разве своим несокрушимым здоровьем, но вы увидите: глупо, а клюнет обязательно… И уже клюнуло: когда я вчера в сумерки, как бы случайно проехал там верхом, я видел, как в зарослях ходили уже вкруг горы, высматривая, какие-то темные тени. Но гора эта табу и охраняется жрецами…

— Не понимаю, для чего вы все это затеяли… — засмеялся лорд.

— Все для того же: чтобы ускорить процесс выздоровления… — отвечал профессор и, оживляясь, воскликнул: — И если бы удалось, в самом деле, в пещеры эти подбросить немного золота или алмазов, что ли, о, как затрещала бы по всем швам эта их больная мечта о царстве небесном на земле…

— Алмазов? — сказал Пэмброк. — За ними дело не станет, — в неделю я их наделаю вам целую тонну…

— Да что вы говорите?! — воскликнул профессор. — И будут похожи на настоящие?

— Вы ни за что не отличите… — отвечал англичанин.

— О, это было бы великолепно!..

— А знаете, это, в самом деле, интересно!.. — оживился и Пэмброк. — Дайте мне достаточно угля и ваше искушение в пустыне готово… Лаборатория моя уже вполне оборудована…

— Значит, по рукам!.. — весело воскликнул профессор и, встав, подошел к какому-то расписанию на стене. — Позвольте: где это?.. Комиссия по снабжению топливом… Да где же она?.. Ага, вот…. — засмеялся он. — Комната 27… Так, но вам, я полагаю, надо еще предварительно получить ордер из комиссии научной… Ага, вот и она: комната 6 в здании 4 П. Впрочем, вы с вашей рассеянностью не справитесь с этим, — это я сделаю лучше всего чрез Рейнхардта. Значит, решено и подписано?

— Да… — кивнул англичанин — Но мне хотелось бы на минутку возвратиться к нашей теме о человеке. Я не оспариваю вас, но и не соглашаюсь с вами, — я просто подхожу к человеку и жизни с этой стороны впервые. Но меня все более и более угнетает колоссальное значение случая в жизни человеческой… Не это ли называли древние роком? Я не помню, кто это сказал, что, будь нос Клеопатры чуточку подлиннее, вся история рода человеческого была бы иной. Но ведь и форма ее носа зависела лишь от игры слепого случая… — заключил он и после короткого молчания мечтательно и немного застенчиво проговорил: — Вот и у меня был в жизни случай… Я… это было несколько лет тому назад… я любил одну милую женщину, но… я был всегда застенчив и никак не решался сказать ей об этом. Наконец, я собрался с духом и послал ей письмо… Проходит день, неделя, месяц — ответа нет. Я понял, что все для меня кончено. Я уехал в кругосветное плавание, а потом, вернувшись чрез три года, заперся в своей лаборатории. И так прошли еще года… И вдруг, только недавно, я узнаю, — и как это было жутко… тяжко узнать!.. — что она ответила и ответила так, что я сошел бы с ума от счастья, но — ее письмо совершенно случайно не дошло до меня! А получи я его, я вероятно не был бы ни химиком, ни анархистом и сидел бы не на дурацком острове этом, а в палате лордов, вероятно. Вся жизнь оказалась построенной на крошечном клочке бумаги, покрытом несколькими каплями чернил, который случайно вместо Брайтона попал в Лондон…