Иван Наживин - Искушение в пустыне

Собрание невнятно и возбужденно загалдело. Гаврилов яростно подлетел к трибуне, отстранил Рейнхардта и закричал:

— Товарищи, тут явный саботаж каких-то тайных врагов коммуны!.. Кто знает, может быть, среди нас много агентов буржуазии, подосланных, чтобы взорвать нас извнутри? Довольно слов!.. Сейчас же мы должны избрать исполнительный комитет и чрезвычайную комиссию и послать туда людей энергичных, которые железной рукой взяли бы за горло гидру буржуазии…

Небольшая группа его приятелей со Скуйэ во главе бурно выражает ему свое одобрение. Рейнхардт втайне был немного озадачен: это были как раз те люди, от которых и хотелось ему очистить остров прежде всего.

— А вы знаете, как назвали черные эту поляну? — с улыбкой спросил профессор лорда Пэмброка, который, поблескивая очками, с большим вниманием слушал коммунистов.

— Well?… — сказал тот.

— Поляной Великой Беседы.

— О, very nice indeed![2]… — усмехнулся лорд.

— И для всего острова это прекрасное название. Но откровенно говоря, меня начинает эта великая беседа смущать немного: что-то очень уж нелепо… А?

— Это только начало еще… — заметил профессор и вдруг воскликнул: — Это еще что такое?

Из леса вышла большая толпа коммунистов. Все они о чем то громко и возбужденно разговаривали.

— Это что такое? — спрашивали все вокруг. — С какими новостями, товарищи?

— Мы пришли сообщить вам, товарищи, — громко начал высокий и худой швед с точно стеклянными глазами, — что, согласно почину инициативной группы, мы произвели выборы в исполнительный комитет и в чрезвычайную комиссию. Результаты…

— Какие выборы? — раздались со всех сторон голоса. — Что за скоропалительность?.. Надо хоть два дня на подготовку…

— Довольно болтовни!.. — бешено крикнул с трибуны Гаврилов. — Выборы!..

— А мы уходим… — заявил Рукин и большая толпа сектантов, беседуя между собой, пошла к берегу бухты.

— Не уйдете и вы!.. — крикнул им вдогонку Егоров. — Догоним!..

— Нет, это решительно невозможно… — говорили вокруг. — Где же порядок? Прямо голова распухла…

Общий бестолковый галдеж. Профессор с улыбкой объясняет что-то туземцам. На трибуне что-то кричит, бешено жестикулируя, и стучит по пюпитру кулаком Гаврилов…

Профессор Богданов сидел в своей скромной комнатке за рабочим столом, заваленным всякими бумагами и книгами. Над столом висел большой портрет молодой красивой женщины, а пред ним, как тихая жертва, — большой букет живых цветов. В широко открытую на террасу дверь виднелась дорога и бухта с дремлющим крейсером. Рядом в кресле сидел лорд Пэмброк.

— Чем же кончилось ваше столкновение с Рейнхардтом? — спросил профессор.

— О, я успокоил его очень быстро!.. — сердито отвечал лорд. — Я сказал, что подчиняться распоряжениям его исполнительного комитета я не желаю: я здесь второй представитель международной комиссии и своей лаборатории для его бестолковых общественных работ я не брошу, а если он позволит себе хоть малейшее насилие, пушки «Нор-фолька» очень быстро сотрут его с липа земли вместе с его чрезвычайкой…

— Ого, как вы поговариваете!.. — усмехнулся профессор.

— Но он нестерпимо надоел мне, этот зарвавшийся еврей!.. — раздраженно воскликнул лорд.

— Это очень нехорошо, друг мой… — повторил профессор и, смеясь, прибавил: — Вы начинаете сердиться, а это помешает объективности ваших наблюдений…

— Я лучшие годы свои отдал проповеди коммунистического анархизма, — задумчиво сказал Пэмброк, глядя в землю. — Но для коммунизма нужен прежде всего человек в прекраснейшем смысле этого слова — в этом Макс совершенно прав. А эти… бешеные орангутанги прежде всего и разрушают всякую веру в человека… И больше всего этот нахал-еврей… Вы посмотрите, что он только делает!..

— Очень смотрю… — отвечал профессор. — И, по моему мнению, опыт становится все более и более интересным…

Вы помните, как первые дни он кричал против квази-коммунистов, которые примазались к ним? А теперь он провел в чрезвычайку как раз этих уголовных господ, и они действуют…

— Не понимаю, на что ему понадобились эти прохвосты!.. — сказал лорд.

— Они не имеют никаких моральных «предрассудков», они очень активны, они не желают работать и для сохранения своего положения господ, привилегированных, они пойдут на все… — отвечал профессор. — Теперь все чистое и действительно благородное притихло. И определенная опасность прежде всего грозит этому мечтателю Максу.

— Но это безобиднейший и благороднейший человек!.. — воскликнул Пэмброк.

— Вот поэтому-то он более других и неудобен… — сказал профессор. — А потом его полюбила красавица Ева, а Рейнхардт сам в нее свирепо влюблен. И вы увидите: не брезгуя никакими средствами, он удалит своего соперника. Повод к этому уже есть и прекрасный: Макс вместе с Арманом мужественно организует оппозицию из всего, что есть на острове честного и энергичного. И, сломит себе шею: их немного, негодяев больше, а всего больше — стада…

— Я этого не допущу… — твердо заявил англичанин. — Я вмешаюсь…

— Боже мой, да когда же вы, наконец, поймете, что этим вы только мешаете исцелению этих тысяч душевнобольных!.. — воскликнул профессор. — Жертв были миллионы и их будет много, много еще, без этого им не выздороветь. Не все так скоро прозревают, как, видимо, начинаете прозревать вы… — сказал он, нажимая кнопку звонка. — Человечество, эта особенно неудавшаяся порода обезьян, в отличие от других пород, подвержена особому виду душевной болезни… Вот что, Петр, — прервал он себя, обращаясь к вошедшему на звонок слуге, пожилому русскому солдату с выражением какой-то затаенной скорби в глазах. — Будь добр, дай нам, пожалуйста, бутылочку мадеры и каких-нибудь там бисквитов, что ли…

— Слушаю… — сказал тихо Петр и вышел.

— Послушайте… извините, что я вас перебиваю… — сказал Пэмброк. — Как это вы ухитрились добыть себе прислугу в царстве равных?

Профессор засмеялся.

— Я не ссорюсь с Рейнхардтом, вот и все… — сказал он.

— Он назначил ко мне Петра отбывать трудовую повинность в качестве… моего ассистента в работах по социологии…

— Но сам Петр? Какой же он коммунист, когда он пошел в лакеи хотя бы и к социологии?

— Он всеми силами души ненавидит коммунистов и сам попросился ко мне… — отвечал профессор. — Он очень мягкий и приятный человек, но что-то ужасно грызет его: целые ночи напролет он вздыхает, ворочается, молится…

— Ничего не понимаю… — сказал Пэмброк. — Если он не коммунист, как же он попал сюда и зачем?