Гоар Маркосян-Каспер - Все зависит от тебя

— Это уже от установок. Мы считаем эту сферу интимной, они нет. И откровенно говоря, Дан, я уже перестал понимать, кто из нас прав. Я тебя шокирую?

— Немного, — пробормотал Дан.

— Послушай, я сам удивляюсь собственной реакции. Когда я попал на Землю в первый раз, меня буквально передергивало от открытости сексуального поведения землян. Правда, со временем я привык, но… Мне это не нравится. Как ни крути, а не нравится. Я думал, что это из-за бакнианских традиций, в которых я как-никак воспитан. Но тут… Меня совершенно не раздражают их взаимные ласки, наоборот, я начинаю… благодушествовать. А ты?

Дан думал над ответом недолго, ведь недавно он и сам удивлялся тому же.

— Представь себе, я тоже, — сказал он. — Ну не странно ли?

Маран пожал плечами.

— Странно или нет, но это факт.

— Ну и что?

— Обычно, наткнувшись на факт, я стараюсь найти ему объяснение.

— Да я, в общем, тоже. Правда, мне это удается хуже…

— Ладно, не скромничай! И что же ты думаешь на сей счет?

— Видишь ли, не знаю, как это было в античные времена, но христианский мир, к которому я по рождению и воспитанию принадлежу… я имею в виду не саму религию…

— Понимаю.

— Христианский мир в течение почти двух тысяч лет подвергался беспримерному давлению в этом отношении. Впрочем, это ты знаешь не хуже меня. И хотя в итоге старые нормы стали пересматриваться, и последние полтораста лет мы привыкли воображать себя совершенно свободными от былых пут, я думаю, что где-то в самой глубине души… души, подсознания, если выражаться более современно, или и вовсе в генах… мы, не отдавая себе в том отчета, до сих пор сохраняем часть старых представлений об интимном, как о недозволенном, постыдном. Те, кто выносит подобные вещи на люди, ведут себя так не потому, что это естественно, а бросая вызов кому-то или чему-то. А когда человек сам расценивает свое поведение как эпатаж или, во всяком случае, как выходящее за рамки нормы, это чувствуется, это порождает неловкость и у него самого, и у окружающих…

— Допустим, все так, — возразил Маран, — но при чем тут я? И вообще мы. У нас само действие всегда поощрялось. И Установление даже на пике своего влияния отрицать существенность этой стороны жизни не пыталось. Старалось создать какие-то рамки, да, но не раздавить. В любом случае, традиция поощрения древнее и глубже. Но она же культивировала внешнюю сдержанность. Закрытость.

— Может, просто потому, что у нас это мало эстетично? Как бы прекрасны не были чувства, которые ты испытываешь, действие, их порождающее, довольно-таки неприглядно.

— Процесс еды тоже не самый привлекательный, но его же не прячут.

— Но пытаются эстетизировать, — возразил Дан. — Послушай, а может, глеллы взялись эстетизировать и тот, другой процесс? И дошли до того, что перестали родиться дети?

— Интересная гипотеза, — Маран вздохнул. — Придется обсудить ее с Кнеуфи.

— Без меня, — сказал Дан быстро.

— Естественно. Черную работу ты, как всегда, оставляешь мне.

Дан смутился.

— Давай вдвоем, — предложил он. — Только не сейчас.

— Да нет. На такие темы лучше разговаривать один на один. И чем быстрее с этим разобраться, тем лучше.

Маран пошел прямо к Кнеуфи, а Дан остался стоять перед скульптурой, только подвинулся немного по дуге, чтобы краем глаза видеть обоих. Смотреть, впрочем, было не на что, лица собеседников оставались непроницаемыми, и Дан перестал за ними следить, вернулся мыслями к скульптуре, к картинам, к галерее, в которой они находились, стал думать о том, какого совершенства, оказывается, можно достигнуть в живописи и ваянии, а потом все утратить, растерять, погубить… Черт возьми! А кстати, кто сказал, что глеллы преуспели только в изобразительном искусстве? Кто знает, какие они писали книги? При той утонченности восприятия, на которую они способны… Он вспомнил благоговейное выражение на лицах Кнеуфи и его спутников, появившееся при первых звуках музыки… А что если из памяти компьютеров удастся извлечь не только научные труды, но и романы, и симфонии?.. Потом он подумал, что неизвестно, будут ли эти романы понятны землянам… нет, речь не о понимании, а о чем-то другом, об эмоциональной реакции, быть может… Здешние картины возбуждали в нем безмерное удивление, восхищение подобным совершенством, но живопись того же Вениты была ближе его сердцу…

Вернулся Маран.

— Нет, Дан, — сказал он. — Кнеуфи утверждает, что никаких физиологических проблем у них нет. Все происходит так же, как раньше и всегда, ничего не изменилось. И вообще с медицинской точки зрения они все здоровы, и никаких препятствий…

— Но детей-то почти не родится!

— Возможно, дело в психологии? Боюсь, что придется привлечь массу специалистов, чтобы в этом разобраться, всяких медиков и биологов… Ладно, пойду посмотрю картины.

Он был уже на расстоянии в шагов десять, когда Дан окликнул его громким шепотом:

— Маран! А у них рожают детей? Или как на Палевой?

— Рожают.

— Женщины?

— Да.

Он пошел дальше, а Дан вспомнил старый тезис, согласно которому человек ищет иные разумные существа, дабы в зеркале чужой цивилизации рассмотреть себя самого. Что интересно, тезис этот, рожденный на свет чуть ли не два века назад, постоянно был на вооружении как сторонников космических полетов, так и изоляционистов, если первые считали его веским аргументом для выделения ассигнований на исследования в области космонавтики, то вторые требовали прекратить разбазаривание средств налогоплательщиков, поскольку бессмысленно летать в космос за тем, что находится на Земле… Он медленно пошел вдоль скульптур, натолкнулся на незнакомого глелла и только теперь обратил внимание, что зал не пуст, по нему бродят несколько аборигенов. Это что-то означало, но что?

Смотреть дальше смысла не имело, это надо было делать в спокойной обстановке, долго и вдумчиво, хорошо бы с гидом, и Дан решил отложить дальнейшее знакомство с глелльским искусством на более удобный момент.

К Кнеуфи он подошел вместе с взволнованным Патриком, точнее, Патрик догнал его, обогнал и заговорил еще издали.

— Кнеуфи! — выпалил он. — На одной из картин я видел цветущие деревья, чего в натуре и следа нет. Ты можешь сказать, они когда-либо цвели здесь, или изображено какое-то другое место?

— Наверно, ты говоришь о Новой Глелле, — ответил Кнеуфи без признаков удивления или непонимания. — В свое время наш народ расселился по нескольким планетам. Самая ближняя и была Новая Глелла, связь с ней поддерживалась еще совсем недавно, у них сохранилось звездоплавание, и ее жители появлялись на родине нередко, в последний раз всего семь или восемь веков назад. Об этом есть запись в одной из тетрадей.