Лиз Дженсен - Дитя Ковчега

– Как вы узнали о Пасторе Фелпсе?

– Я и не знала, когда оставила тебя. Понятия не имела. Просто смекнула, что церковь – подходящее место для… ну, ты понимаешь. Благотворительности и вроде того. И не ошиблась, верно?

– Нет, – ответил я, вспоминая рассказ Пастора Фелпса – как он нашел меня под алтарем церкви Святого Николаса на следующий день после того, как Цирк уехал из Джадлоу, – и эту историю с поросенком.

Зверь, да не тот, подумал я.

– Пастор Фелпс спас тогда мою жизнь, – пробормотал я.

– Да. Пастор Фелпс, – повторила она. – Правда, его имя я узнала совсем недавно. Я расспрашивала про тебя каждый раз, когда Цирк приезжал в Джадлоу. Ну, знаешь, задавала вопросы. Искала тебя. Я не знала, выжил ты или нет, – но надеялась, что да. Ты был крепкий шельмец. А потом я встретила мужчину, которого обслуживала раз в год в Цирке – немного денег на стороне, – и оказалось, он сапожник из Тандер-Спита.

– Мистер Хьюитт?

– Не знаю. Имена я не запоминаю. Это лишнее. Если они хотят имя – они платят. «Ваша Светлость» стоит больше. У вас там есть дети со странными ногами, спрашиваю я. Огромный толстый мужик, кожей пахнул. Только мальчик Фелпсов, отвечает он. Сын Пастора. Тобиас. Имена я не запоминаю, но эти два не забыла: Пастор Фелпс. И Тобиас. Потом я их записала. Сапожник дал мне на шесть пенсов меньше – за то, что болтала, когда он того, и нарушала его покой, – зато я теперь знала, что ты жив.

Она повернулась и глянула на меня – и я заметил, как по ее лицу снова текут слезы, оставляя на щеках маленькие цветные ручейки. Внезапно она показалась мне ужасно старой.

– Я видел вас, – сказал я, заикаясь. – В Цирке Ужаса и Восторга. Я смотрел ваш номер.

– А я видела тебя, – медленно произнесла она. Она протянула ко мне руки, и мы крепко обнялись. Она рыдала, уткнувшись в мое плечо. – Я помню страх на твоем лице. Это меня тогда чуть не убило. – Теперь и я с трудом сдерживал слезы. – А потом, на следующий год, – сквозь слезы продолжала она, – какой-то парень в Ханчберге напал на меня, когда я делала номер с бокалами и хересом, и мне срочно потребовались деньги. Я показывала узел, мышцы так свело, что не могла работать. Хиллбер отказался мне платить. И когда мы приехали в Джадлоу, я отправилась к Пастору со склянкой. И письмом с моей историей. – Она посмотрела на меня – ее лицо светилось некоторой гордостью. – Сама написала, – прибавила она. – Я научилась грамоте в детстве.

Но я отстранился от нее.

– Вы шантажировали отца этой склянкой и вашим письмом? – спросил я, глядя в ее заплаканное лицо. Она потупилась и отвела глаза.

– Называй, как хочешь. Он отдал мне все, что имел, только бы избавиться от меня. И заставил пообещать, что я никогда не подойду к тебе и не скажу о хвосте.

– Значит, все это время он знал, что мой отец… – Нет, я не мог этого произнести. – Джентльмен? – Так звучало намного лучше.

– С того дня, да. Я рассказала. Он сказал, что не поверил бы мне, если б не какая-то книга некого мужчины, под названием…

– Дарвина? «Происхождение видов»?

– Что-то вроде. Он все время о ней говорил – сказал, что начинает видеть в ней смысл. Так вот, через какое-то время он, наверное, поверил, что я, возможно, не вру. Но все равно проклял меня и сказал, чтоб я больше не появлялась.

Не удивительно, что ее визит довершил безумие моего бедного отца: вскоре после того, как «Происхождение видов» перевернуло христианский мир, Пастор Фелпс пережил свой собственный, личный кризис. Представляю его страдания, когда он узнал, что все эти годы лелеял на груди полуобезьяну. Он, который так поносил саму идею, будто мы могли произойти иначе, нежели описано в Библии! Если ты знаешь более жестокую историю, мой благородный читатель, я хотел бы ее услышать.

– А дальше? – спросил я.

– Я отправилась к знахарю, и он мне все вправил – так что я опять смогла делать трюки. Я забыла о твоем существовании, – добавила она, все так же глядя в пол. – Вернее, попыталась.

– Откуда мне знать, что вы не лжете? – слабо молвил я в запоздалой, неожиданной попытке убедить себя, что все это обман. Я весьма отчетливо различал ужасный шум снаружи, в бальной зале.

– Неоткуда, – отрезала она. – Я вполне могу лгать. Может, лучше бы я лгала. Но, держу пари, у тебя есть шрам на копчике. И две странной формы ступни в этих твоих моднючих туфлях.

Я не мог этого отрицать.

И вот я наконец очутился в обществе моих давно потерянных настоящих родителей. Разве этого мало? Я посмотрел на отца. Несмотря на то что он стал вешалкой, смотрелся он – в своих рубашке с кружевами и красных панталонах – элегантно и подтянуто. В его позе ощущалось благородство. А почему нет? Ведь он погиб с доблестью – пытаясь спасти жизни нерожденного ребенка и женщины. Своей жены. Именно так – пусть их и не венчал священник. Я вдруг преисполнился неизмеримой гордости. Мне захотелось срочно забрать у отца полотенце: это унижало его – стоять перед нами, будто слуга. Или раб, с внезапным холодком подумал я, размышляя о судьбе, которую Капканн уготовил мне и моим возможным потомкам.

А затем Акробатка сделала нечто, глубоко меня тронувшее. Она наклонилась, обняла мартышку-джентльмена и поцеловала его в губы.

– Это была любовь, – медленно произнесла она. – Настоящая любовь. Между мной и им. – Она снова его поцеловала. – Ты это понимаешь? Ты можешь меня простить?

И тут необычайный покой, благополучие и благодать осенили меня. Они пришли из ниоткуда и до краев заполнили мое сердце.

– Тут нечего прощать, – ответил я.

И вдруг, словно из пустоты, возникла наряженная в меренгу фигура и схватила меня. Она прижала меня к своей роскошной груди, подобной тесту, и сжала так, что я еле мог вздохнуть.

Я задыхался от пивного угара в центре досуга. Мне не хватало свежего воздуха. Жар костра ударил в лицо, едва я шагнул за двери.

– Добро пожаловать! – раздался чей-то вопль. Как выяснилось, Гоуви, нагруженного поленьями. Вокруг нас летали искры; я безошибочно различил запах жженой шерсти.

– Эй, я по поводу обезьяны – ты купил ее у близнецов! – закричал я. – Я хочу ее вернуть! – Я сунул руку в карман и всучил Гоуви сотню евриков.

Гоуви выпрямился и заржал:

– Весьма заманчиво, приятель, – сказал он.

Доиграл хоуки-коуки, и из центра хлынула река народа, раскрасневшегося от алкоголя и веселья.

– Ну?

– Бери. – Он кивнул на костер. – Если сможешь ее оттуда вытащить, дружище.

Я посмотрел. И через дым и вихрящиеся хлопья пепла разглядел Гая Фокса на вершине костра – с щегольски загнутым вопросительным знаком хвоста. Башку обезьяны окружал нимб голубого пламени, а полотенце, висевшее на согнутой руке, превратилось в лоскут огня. Я застонал. И заорал на Гоуви: