Вячеслав Морочко - Увертливый

«Помнишь, Лапа, как ты бил меня? Просто так, ни за что? И чуть не убил! – сказано было по-детски наивно, чужим, вдруг, осипшим голосом.»

– Помню. Жаль, не убил.

– Но, уходя, ты сказал: «Попадешься – убью!»

– Сказал. Ну и что?

«Считай, что я тебе снова попался! – выкрикнул Галкин и быстро шлепнул борца по холодной щеке».

«Эй! Эй! Эй! Не распускай клешни!». – закричал кто-то сзади.

«Ребята, держи его руки! Он, как черт, увертлив!» – вскричал Лапин.

Как будто стальные тиски сжали Петины кисти В этих условиях входить в «вибрацию или пропеллер»: значило остаться без рук.

«Я сказал, убью – значит, убью!» – зарычал бывший физрук и ударил.

Удар пришелся в скулу, может быть, – не со всего маху, но рука была натренированная – рука мастера. У Пети все перед глазами поплыло. Он, вероятно, упал бы, если бы его не держали. Это был пристрелочный удар. Лапин готовился нанести следующий – теперь уже в полную силу.

В этот момент старший тренер резко крикнул: «Яме!», что на языке карате (по сути, – японском) означало «Стоп!»

Лапа уже завершил подготовку к удару. Но старший, мгновенно сорвавшись с места, и, предупредив новым возгласом «Яме!», мощным ударом сбил его с ног.

Лапу подняли и под руки повели в раздевалку. Перед дверью он повернулся к Петру и тупо повторил фразу: «Погоди, Буратино! Попадешься – убью!»

«Лапин, молчать! – рявкнул старший и спокойно добавил: – Парень, ты давно мне не нравился. Можешь считать, ты здесь больше не тренируешься».

Галкину помогли спуститься по лестнице. Выйдя из клуба, он едва дошел до машины и сидел в ней, не трогаясь с места. Болела голова, поташнивало. Он явно получил небольшое сотрясение мозга и, боясь в таком состоянии попасть в ДТП, долго не решался ехать.

И, вдруг, казалось бы, ни с того, ни с сего, потихоньку, его начал разбирать смех. Он даже не понял, – с чего бы. Как будто радоваться было нечему. Выходило, что, имея один «смятый лист книги жизни», он только что получил еще один новенький – точно такой же. Повторилась вся последовательность событий: был сильный удар, было изгнание Лапина из коллектива, и даже финальная фраза не изменилась: «Погоди, Буратино! Попадешься – убью!» И это при том, что с тех пор прошло девять лет, за которые Галкин успел поднатореть в драках, пройти через многие «битвы» и уже почти вообразил себя непобедимым. Болевой шок вывел его из прострации и вернул возможность рассуждать здраво. «Ты доволен? Ты этого добивался? – спросил он себя. – А знаешь ли, что будет потом? Наверняка, теперь Лапин захочет тебя разыскать и встретиться один на один: ты снова влез в его жизнь и опять все испортил – надо найти тебя и сделать калекой: ты слишком долго ходил безнаказанным после первого случая. А найти тебя, в принципе, – не так уж и сложно. Пусть техникум расформирован, но где-то в архивах остались списки учившихся в разные годы. Их можно поднять. А потом обратиться в адресный стол. Ну что? Страшно стало?»

Теперь он понял, почему рассмеялся. Самое противное в этой истории – «лихорадка мстительности». События повернулись так, что, неожиданно, ему удалось передать эту «лихорадку» другому. Не по собственной воле: так распорядилась судьба.

Конечно, теперь надо быть осторожнее, не лезть на рожон, не попадать врасплох. И не дай Бог когда-нибудь, в самом деле, вообразить себя непобедимым. А главное, всегда надо знать, чего хочешь.

Прошло несколько недель. Галкин уже стал забывать о случившемся, когда однажды, вернувшись домой, обнаружил приклеенную к двери записку Румянцева, где тот просил позвонить. Петя немедленно выполнил просьбу. Оказалось, что на квартиру Галкина было совершено странное нападение. Нападавший не смог открыть металлическую дверь, а, возможно, и не ставил перед собой такой цели, ему нужно было только продемонстрировать силу и напугать. Он не просто колотил в дверь – он с разбегу прыгал на нее ногами. Сработали датчики вибрации. На сигнал прибыли два сержанта охранного подразделения. Бушевавший, видимо, был пьян. Он первый набросился на сотрудников органов. Мало того, что они не смогли его задержать, один из них угодил в госпиталь со сломанной челюстью. «Петр Иванович, – спросил следователь, – у вас есть соображения, кто мог такое совершить? Поймите меня правильно, речь сейчас идет не о вашей квартире и не о вашей безопасности даже, а о нападении на сотрудников милиции.»

Петя подумал, самое легкое – указать на Лапу. Узнать все, что надо про «физкультурника» через клуб карате было бы проще простого. И если это, окажется он, в чем Петр, почти, не сомневался, то выйдет, что Галкин опять отыграется чужими руками. От этой мысли становилось тошно. «Я вас понимаю, – уклонился Петр, – но так вот, сходу, сказать, кто на это способен, я затрудняюсь. Надо подумать».

– Знаете, где лучше всего думается?

– Догадываюсь: у вас в обезьяннике.

– Не обижайтесь. Я пошутил. Но все-таки не тяните. Я жду звонка.

– Хорошо.

Несколько дней подряд Галкин нигде не задерживался. Он ждал, стараясь, больше времени проводить дома. И дождался.

Сначала в дверь позвонили, потом стали бить кулаками, затем пошли отдельные тяжелые удары. Петя глянул в глазок. Лапа явно был выпивши. Он отходил шагов на пять, потом с разбегу ногой или всем телом бил в дверь. «Надо же! – удивился Галкин. – Неужто это я довел мужика до такого отчаяния!?» Выждав момент, он осторожно повернул запор двери и, когда «физкультурник» начал разбег для очередного удара, Петя, в режиме «вибрации» распахнул дверь настежь. Режим «пропеллера» не годился: можно было сорвать створку с петель. Он распахнул дверь полностью, в противном случае, Лапа врезался бы в ее кромку и мог получить травму, как говорится, не совместимую с жизнью. Когда Лапин приблизился, Галкин подставил ногу и каратист с разбегу полетел на пол прихожей, но, даже находясь под мухой, смог собраться и, сделав два кувырка, уже поднимался на ноги, когда его шея встретилась с ребром Петиной ладони. Удар был давно отработан и возымел должное действие, на время, успокоив борца. На всякий случай, связав «лапы» Лапина за спиной, Галкин позвонил Румянцеву и сообщил о случившемся. Румянцев приехал с оперативниками и прихватил с собой второго (уцелевшего) сержанта из охранного подразделения, а тот опознал буяна. Свидетелями были пожилые соседи, все видевшие в дверные глазки.

Эпопея с Лапой ушла в прошлое, как и все прочие эпопеи. Он все явственнее ощущал, как и его собственная жизнь из чего-то полного значимости и надежд, постепенно становится лишь проходным эпизодом в жизнях иных людей.

Последнее время ему не здоровилось. Скорее всего, началось это не за последнее время, а раньше, когда еще было не до здоровья. Теперь ему чудилось, он живет слишком долго. Жизнь представлялась закручивающейся спиралью, при том, что скорость закручивания все нарастала. Это казалось нормальным во второй половине жизни. Но в двадцать шесть лет входить в штопор и считать, что уже все видел и все пережил – вроде бы странновато. Но с другой стороны, пример Лермонтова и «его титульного героя», говорил, что и такое возможно.