Вячеслав Морочко - Увертливый

– Так уж – никто.

– Никто, никто!

– Значит, тебе дано то, чего нет у других.

– Но ведь это так просто!

– Не всякий с тобой согласится. Но, знаешь, я соглашусь.

– Ты тоже так можешь?

– Когда постараюсь.

– Ну, постарайся!

Галкин выставил руку.

– Попробуй, ударь по руке.

Мальчик попробовал. Галкин увернулся, используя только локтевой и кистевой суставы. «Еще! Еще!» – требовал мальчик. «Все! Хватит. Хорошего помаленьку», – сказал Петр, пряча руки в карманы.

В это время из подъезда появился Тарас. Пока он оглядывался по сторонам, Галкина «сдуло» с места. Он «вибрировал», стоя за стволом дерева, тогда как ребенок, в растерянности бегал вокруг скамейки.

– Алексей, что с тобой? Ты что-нибудь потерял?

Малыш отчаянно жестикулировал. На глазах появились слезы. От подъезда к скамейке бежала Светлана. «Господи, что случилось!?» – спросила она.

– У парня истерика. Ему показалось, он видел какого-то дядю.

– Ничего мне не показалось! Это его журнал!

– А где же он сам?

– Откуда я знаю!?

– Что же это за дядя такой? Он обидел тебя?

– Нет, не обидел! Зато он увертывается получше меня!

«Действительно, – это серьезно», – подумал вслух Бульба, переглянувшись с женой и озираясь.

– Алешенька, ты забыл? Мы сегодня идем в зоопарк.

– Мамочка, я ничего не забыл! Я ищу дядю!

– Какого дядю? Он тебе что-нибудь сделал?

– Он спрятался! Я его не могу найти!

– Миленький, а может быть, его не было. Просто, тебе показалось.

«Не знаю, мама», – со слезами вздохнул Алеша. «Ну, пойдем, мой хороший,» – она взяла его за руку и повела к дому. Тарас остался у лавочки, машинально листая журнал, потом бросил его на сидение, еще раз внимательно посмотрел вокруг и отправился вслед «за своими».

Галкин успел «на пропеллере» сделать несколько кругов вокруг Светы и маленького Алексея, внимательно их изучить и сделать кое-какие открытия, не торопясь, впрочем, с выводами. А когда Бульба ушел, он вернулся на лавочку и снова взял в руки журнал. Петр был в замешательстве. То, что он выявил, рушило его представления, и в то же время, не давало решительного ответа на мучившие вопросы. Сейчас ему ни о чем не хотелось думать. Но совсем не думать и не сопоставлять факты, даже если их не хватало, он не мог, однако «хромые» мысли только больше запутывали и приводили его в замешательство.

Облокотившись на спинку, он опять задрал голову, провожая глазами небесных странников. Теперь, исчезая за крышами, оставляя сизую дымку и ощущение брошенности, они казались ему уплывающей родиной.

Первое, что становилось понятно, Светлана – совсем не та женщина, за которую он ее принимал, хотя, внешне была чрезвычайно похожа. А мальчик-Алеша – вовсе не сын Тараса и Светы. Если судить по фигуре (Петр когда-то интересовался фигурами), она вообще не рожала, хотя ребенок был удивительно похож на нее, но совсем не похож на Тараса. Петр вспомнил, та, которую он звал «мое чудо» говорила о родной сестре, которая не старше и не моложе ее. По-видимому, Светлана и есть та сестра-близнец, которая жила в другом городе. Возможно, что после травмы, полученной в армии, Тарас не смог быть отцом, и все же Бульбы, судя по всему, явно относились к счастливым семьям.

Галкин затруднялся сказать, на кого похож мальчик, зато обнаружил у ребенка задатки невероятной увертливости. А если вспомнить все, что случилось в единственный день свидания с «чудом», то этот, ангелочек, Алеша… Нет Петр не был готов к скороспелым выводам. Мозг его отказывался принимать скандальные домыслы. Он даже не допускал мысли, что ребенок мог оказаться его сыном, потому что, в этом случае немедленно возникал следующий вопрос, а где его мама – то есть, собственно, «его чудо». Почему она отказалась от мальчика? И отказалась ли? Или…Из множества вариантов ответов, не было ни единого, который бы мог пощадить его душу. Любой ответ был плох и не оставлял надежды.

И снова он почувствовал боль за плечами, как будто там висел рюкзачок, в котором ютилась душа. И с той стороны что-то сильно жгло позвоночник. Галкин поднялся и бежал со двора.

Петр двигался по безликим окраинам города, по Московскому проспекту, по набережной обводного канала, по Лиговскому проспекту. Он брел и беззвучно плакал. На Московском вокзале он добрался до койки в комнате отдыха. Лег, но не смог уснуть. Он вышел, ходил по вокзалу. В нем, словно что-то оборвалось. Уже нельзя было все оставить, как есть, ибо то, что было – было неправильно. Но уже невозможно было что-либо изменить: он не считал себя в праве делать несчастными тех, на кого молился и кого защищал.

Уже стемнело. А он то возвращался в комнату отдыха, то покидал ее. Уже стали ворчать соседи, а он все не находил себе места. Долго сидел у дежурного в кресле, потом снова лег. Эта бесконечная ночь казалось, длилась столько же, сколько – вся предыдущая жизнь.

Он, вдруг, пришел к страшной мысли, что «его чуда» уже давно нет в живых.

Есть ли в этом его вина? Кто знает, не прояви он однажды бунтарства, возможно, она осталась бы жить, пусть даже и без него. Он был почти ребенком, когда все это произошло. И понадобилось семь лет, чтобы, наконец, это «всплыло». Используя природный дар, Галкин умудрился соорудить себе хрустальный дворец и надеялся прожить в нем до старости. Впрочем, справедливости ради надо сказать, так далеко он никогда не загадывал.

Только под утро Петр смог прилечь и не на долго забыться. Он лежал на спине и очнулся от привычной боли. Уже рассвело. Встав с койки, он чувствовал себя не просто опустошенным, а именно пустым. Не возникло даже мысли о завтраке, словно он вообще не питался. Механически приведя себя в порядок, Галкин покинул вокзал и вышел на Невский проспект. Как всегда, в любом городе, схема маршрута была у него в голове. По «Невскому» он шел до Фонтанки, потом свернул влево и до Московского проспекта шел по набережной. Возле моста свернул на проспект и шел по нему почти до места – до спального микрорайона неподалеку от Парка Победы. У него даже не было мысли воспользоваться транспортом, словно он вообще никогда им не пользовался. Во дворе, Галкин сел на «свою» скамейку и, вглядываясь в облака, ждал, когда люди проснутся.

В воскресенье народ отсыпался. Сначала выскочили собачатники со своими питомцами. Потом зашумели машины, убиравшие мусор, захлопали двери подъездов – дом оживал. Наконец, появились мальчишки.

Петр едва не прозевал появления Алеши, который, вынырнув из подъезда, видимо сразу заметил его и прямиком устремился к скамейке. Ему нельзя было попадаться мальчику на глаза: так он решил для себя, чтобы не бередить душу ребенка.

Войдя «в пропеллер», Галкин рванулся ему навстречу, вихрем влетел в подъезд, а, поднявшись в лифте, не переводя дыхание, нажал кнопку звонка. Но когда открыли, струсил, сказал: «Извините, я не туда попал…» В оцепенении медленно спускался по лестнице, когда сзади знакомый голос позвал: «Петя, ну что же вы? Мы вас ждем. Заходите!» Механически он продолжал спускаться, тяжело опираясь на поручень. Его взяли за руку, потянули обратно и завели в дверь. Он не сопротивлялся. Сначала это была рука той, о которой, как ему казалось, он мечтал всю свою жизнь. Потом его обнял Тарас, сказал: «Ну здравствуй Петр. Вчера мы почувствовали, что ты – где-то близко». Взяв за плечи, он провел его в большую гостиную с открытой на балкон дверью и усадил в кресло. Появился семейный альбом.