Мария Стрелова - Метро 2033: Изоляция

И словно в последней насмешке мироздания, Марина увидела все это своими глазами, не через мутный плексиглас, не задыхаясь в резине, не скрываясь от монстров в тени домов. Она вернулась полноправной хозяйкой постапокалиптического мира. Вернулась – чтобы стать новым видом и не пустить в город человека.

По сути своей животное, живущее в дикой природе, не кровожадно. И редкий зверь нападет на человека просто так. Такими были и твари мегаполиса. Они раздирали в клочья только тех, кто приходил на их территорию, пытаясь вновь отвоевать ее. И только теперь, запоздалым прозрением до Марины дошло, какую непростительную ошибку вновь допускает злосчастный хомо сапиенс.

Монстры не были беспощадными и жаждущими людской крови. Они были сыты, в городе вполне действовал естественный отбор и непреложные законы эволюции. Но когда человек вторгался в их обиталище, пропахший ружейным порохом, начинавший стрелять издалека, они медленно зверели, и тогда горе-разведчики были обречены. По сути, город вновь захватила естественная флора и фауна, включились обычные механизмы, свойственные дикой природе. Просто теперь животные, населившие город, до неузнаваемости видоизменились, приспособившись к новым условиям. А человеческий социум вновь вернулся в первобытный строй, когда еще не было прирученных животных. Каждый доисторический человек понимал, что проще спрятаться от саблезубого тигра, чем раззадоривать его ударами палок. Хомо сапиенс, вершина мироздания, этого понять не смог. Выйди он в город с миром – возможно, что-нибудь пошло бы иначе. И тому примером – «философ» из университетского корпуса, который – как Марина запоздало поняла, – не тронул ее потому, что автомат она потеряла и попыталась говорить с ним, убеждая в том, что она ему не враг. И только это ее спасло.

Но теперь человеку никто не поможет. И она сама, начальница ушедшего во мрак бункера, понимала, что без сожаления сожрет человека, который попробует посягнуть на ее жизнь. Теперь ее не мучило раскаяние. Люди виноваты сами. Это они погубили мир.

Вряд ли мутант тронул бы ребенка. В верхнем мире не было места малышам, но интуитивно, на уровне инстинктов, Марина чувствовала, что если вдруг наверху окажется дитя, ни она, ни монстры пострашнее никогда не посмеют к нему прикоснуться. Это еще раз подтверждало ее догадки. Твари не тронут того, кто не посягает на их место жительства, не тронут невиновного. Но взрослые мужчины, которые пахли раздражающим тонкий нюх порохом, были добычей, которую нужно было поймать, разорвать и съесть. Это они сгубили прекрасный солнечный мир. И теперь пусть прячутся под землей, спасая свои жалкие жизни. Им нет места на поверхности. А те, кто посмеет думать иначе, будут жестоко наказаны.

И в тот самый момент, когда Марина подумала о детях, она почувствовала шевеление внутри живота. А это говорило лишь о том, что ребенок – плод порочного зачатия, дитя сожранного тварью Жени Иваненко – подрастал, и скоро – если сознание окончательно не угаснет до этого момента – Алексеевой предстояло увидеть, кто у нее родится. Будет ли это человек или же отвратительный монстр, такой же, как она сама. Прошло около трех недель, и, если верить документам, найденным в лаборатории НИИ, спустя пару месяцев появится на свет новый монстр-мутант. «Или все-таки человек? Ведь его отец не употреблял пластохинон. Мироздание, боги, дайте мне сохранить рассудок, пока не увижу мое дитя…»

Марина спрыгнула со скамейки и пошла вдоль дороги, размышляя.

«Если припомнить события минувших дней, оказывается, что новый вид, в который мы превратились, самый приспособленный для жизни в мегаполисе. Это не эволюция, это мгновенная мутация под воздействием радиации. Слизь на коже спасает от солнечных лучей. Те звуки, которые теперь приходится издавать, гипнотизируют человека, он не может двинуться с места от страха. Они же до одури пугают всех остальных тварей. Примером тому – крылатый монстр: едва мне стоило запеть, он сбежал. Менее крупных мутантов, особенно тех, у кого хорошо развит нюх, отталкивает запах сероводорода. Они чувствуют опасность и никогда не увяжутся следом.

Зрение обострилось. Я отлично вижу как днем, так и в темноте. Мозг быстро приспосабливается к изменениям, снижается эмоциональный фон. Это мы отметили еще тогда, когда о мутациях говорить не приходилось. Наши дети оказались более равнодушными. И судя по всему, у нас повышенная репродуктивная функция. Видимо, здесь задействован какой-то компенсаторный механизм. Так как мы новый вид, нужно скорее размножаться и занимать свою экологическую нишу. Мне думается, что ребенок родится через два – два с половиной месяца. Итого в сумме около четырнадцати недель. По сравнению с человеческим деторождением это бешеная скорость. Время покажет.

Итак, мы хищники, отлично приспособленные к выживанию в условиях радиации. А вот еще одну мысль надо проверить. По идее, мы должны обладать даром звукоподражания, наподобие попугая…» – думала Марина, оглядывая широкий проспект, изрезанный воронками взрывов.

Где-то вдалеке со скрипом закачалась вывеска одного из магазинов. Алексеева внимательно прислушалась и попыталась повторить звук. Точь-в-точь.

«Отлично! Если напрячься, можно воспроизвести и человеческую речь. Так, попробуем!» – обрадовалась женщина.

– «Ма-а-лень-кой ё-лоч-ке хо-лод-но зи-мой!» – по слогам попробовала произнести Марина слова незатейливой детской песенки.

Человеческие звуки давались труднее. Тонкие губы, деформировавшиеся клыки, сдавленное стянутой кожей горло не были приспособлены для этого. Но слова получились раздельными. Так мог был спеть маленький ребенок, который только учится говорить.

«Ну, держитесь, сапиенсы. Только суньтесь!» – с горьким злорадством подумала Марина.

Она снова чувствовала голод. А это значило лишь одно – на некоторое время бестия возьмет контроль. Обостренные инстинкты твари более приспособлены для выживания. Удел Марины – мысль. Но больше всего на свете Алексеева боялась не очнуться. Отдать мутанту власть над рассудком. Каждый раз это напоминало погружение в мутную воду. Что там, в невидимой глубине? Удастся ли вынырнуть или судьба быть навеки похороненной под темной гладью?

Но тогда уже будет все равно. Когда бестия возьмет верх, воспоминаний не останется. А значит, больше не будет больно.

Марина закрыла глаза. Рассудок опустел, мысли стали вязкими, густыми.

«Если ты меня слышишь, пожалуйста, дойди до Мытищ и уступи в последний раз!» – отчаянно взмолилась женщина, взывая к твари, внутри которой она теперь жила.

Это было похоже на раздвоение личности, на прогрессирующую шизофрению, когда два существа, заключенные в одном теле, не контролировали деятельность друг друга. И только то, что в голове вместе разумного мировосприятия покачивался в такт шагам липкий кисель, не дававший остановиться и задуматься, спасало Марину от сумасшествия.