Владимир Михайлов - 2012

Повернув голову, он поблагодарил пилотов и шагнул навстречу ожидавшим его в разумном отдалении, подальше от лениво пережёвывавших воздух винтов.

О приближении вертолёта комдива оповестили своевременно, и он поднялся из блиндажа на поверхность. Дул холодный ветер, нередкий этим летом в тех широтах и долготах, где дислоцировалась дивизия, хотя в Москве вот, как передают, от жары асфальт прямо течёт. Ну, так то Москва… Полковник Курилов, поёжившись, приказал принести шинель, а когда принесли – не надел в рукава, но лишь накинул на плечи, и так сел в машину и сказал: «Поехали!» А доехав, стал прохаживаться взад-вперёд близ посадочного круга, ожидая, когда вертолёт приземлится.

Шинель внакидку была неким подобием демонстрации. Так комдив и хотел, потому что не было уже ни сил, ни желания таить про себя докрасна созревшее недовольство начальством, включая и самое высокое.

Каждая дивизия имеет свою историю, свой боевой путь, начинающийся со дня подписания приказа о её формировании. И у той, что находилась под командованием Курилова, боевой путь, начавшись ещё в дни Великой войны, внушал уважение – недаром три ордена были на её знамени. Были в этой истории свои взлёты и падения, но, к сожалению, чем ближе подходило время к сегодняшнему дню, тем падения становились глубже – как и всей армии.

До поры до времени полки, входившие в состав дивизии, ничем не отличались от частей и отдельных подразделений любого другого соединения, чей рядовой и сержантский состав состоял из срочнослужащих, призванных исполнять священный долг, то есть сколько-то из каждого пополнения уходило в бега, сколько-то на себя накладывало руки, остальные, в ожидании вожделенного дембеля, вперевалку отбывали номер. А когда они уходили в запас, те, что приходили на их место, ещё хуже кормленные и развитые замухрыги, ещё труднее обучающиеся, зато попрошайничающие и приворовывающие при малейшей возможности, и вовсе доводили командиров до смертной тоски. Включая и тогдашнего комдива, похоже, переставшего верить и в армию, и в будущее, и в самого себя.

Стояла эта дивизия рядом с областным центром, и дошло до того, что держать её там стало просто неприличным: город посещали иностранцы – и туристы, и журналисты, и мало ли ещё кто, многое они замечали и дома охотно делились своими впечатлениями. Проблема чисто армейская стала приобретать политический оттенок.

Тогда дивизию и передислоцировали подальше от взглядов и всего прочего. Комдива отправили в отставку (он, похоже, и не очень горевал), а вместо него назначили полковника Курилова, не раз неплохо показывавшего себя в горячих точках – и известных широкой общественности, и вовсе ей неведомых. Загнали её чуть подальше, чем к чёрту на рога, тем самым поставив некий эксперимент. В штабных разговорах – неформальных, конечно, – с той поры её стали именовать «дивизия имени Робинзона».

Условия тут, на пустом месте, куда дивизию вывели из некоей горячей точки в прошлом году, трудно даже и назвать условиями, скорее – их полным отсутствием. И тем не менее новому комдиву удалось сохранить в строю лучших из тех, кто служил ещё до него, а кое-кого и привести с собой. Удержал даже тех, у кого было где приютиться в цивилизованном мире. И это удавалось потому, что люди как-то сразу понимали: он стремится, чтобы в его дивизии служили как положено, а не отбывали номер. И те, кто всякими правдами и неправдами мог бы, проявив настойчивость, перевестись куда-нибудь, где потеплее и комфортнее, – не все, конечно, но та их часть, которая хотела именно служить и именно в армии, та часть, что поняла, что никто этой армии для них не создаст, кроме них самих, – осталась с ним, жертвуя при этом многим: сотнями и тысячами людей гражданских, объединяемых понятием «члены семей военнослужащих» – и тех, кто оказался сейчас достаточно далеко от расположения дивизии, по всей России, и о ком привыкли уже говорить «солдатские матери», и других, кто был тут же, ютился вместе с мужьями, потому что больше негде было: офицерские жёны. Он понимал: не будь тут этих женщин – и дивизия начала бы разваливаться лавиной, не только срочнослужащие пустились бы в бега (что и сейчас происходило, но в допустимых реально пределах), но и офицеры, и так уже готовые писать рапорты об увольнении из Вооружённых сил, тоже, в конце концов, законно или нет, но стали бы исчезать – а этого допустить никак нельзя было. И не только потому, что после этого комдиву, выросшему в семье, где понятие чести от века стояло выше понятия жизни, оставалось бы только пустить себе пулю в висок. Но это была бы его личная судьба, а вот распад армии, которую он и по сей день именовал «Великой», отлично зная, как далеко сейчас это определение от истины, – распад армии определял судьбу всей страны, и вот этого – считал полковник – нельзя допустить никоим образом. Предотвратить любой ценой.

Дивизия же под его управлением стала меняться. Потому что Курилов принялся комплектовать её по собственным представлениям, достигнув договорённости с местными военкоматами, согласившимися с ним не без сомнений, но быстро усвоившими, что методика Курилова давала им возможность жить спокойно даже и в осенние и весенние призывы.

Три года прошло. Дивизия изменилась, а условия её существования – не очень, да и если что-то и улучшилось, то лишь благодаря её самодеятельности. Наверху же (как не раз казалось) об этом соединении вообще забыли, поскольку ничего неприятного о ней вроде бы не докладывали, а приятного ждать вряд ли стоило. И, думая об этом, полковник всё убыстрял шаги и всё резче поворачивался на каждом пятнадцатом шаге через левое плечо, слово за словом формируя фразы, какие скажет прилетающему столичному штабному. Военный на тяжесть службы не жалуется! И этому штабному он не на службу станет жаловаться, и не о своих интересах говорить, и даже не только о дивизии, но – об армии! Об ар-ми-и, понятно?!

Пора. Он повернулся и зашагал навстречу гостю, сохраняя на лице официально-служебное выражение. Но с каждым шагом выражение его серых и блестящих, как рассветная вода, глаз менялось: решимость сменялась удивлением, удивление же – радостью. Курилов скинул шинель одним движением плеч на готовые сзади руки. Оба одновременно поднесли ладони к козырькам. Крепко пожали руки.

– С прибытием, Сергей Викторович, – сказал Курилов. – Как долетел? Не растрясли?

– Благодарю, Артём Петрович, всё в норме. Вертолётов не боюсь – я же кандидатом в президенты не выступал.

– Разрешите доложить?

– Артём Петрович! Я ведь не зря к обеду подгадал.

– Понял. Прошу в машину.

Когда событие, которого ждёшь давно и нетерпеливо, вдруг не медленно, постепенно, а сразу, неимоверным скачком приближается вплотную, вдруг возникают сомнения: да произойдёт ли оно на самом деле? Чем меньше остаётся до него недель, дней, часов, тем крепче становится вероятность того, что – не случится. Пустой слух. Не допустят. Что-нибудь да придумают.