Мария Стрелова - Метро 2033: Изоляция

На полу возле шкафа была разбросана одежда. Марина вспомнила, как в тот страшный день, когда случилась Катастрофа, она долго выбирала, что надеть, выкидывая вещи на пол, чтобы потом, вечером их убрать.

Вечером… Которому не дано было прийти. Женщина замерла среди комнаты, не смея нарушать вечный покой. Ей казалось, она стоит в собственной могиле, в мемориальном склепе, где когда-то, в день, когда на Москву обрушились мегатонны ядерных зарядов, была похоронена.

Все замерло здесь, нерушимое, мертвое, хранящее давно забытое тепло прикосновений. И стоило тронуть хоть одну вещь в комнате – все осыплется пылью.

С пожелтевшей фотографии на стене на Марину смотрело молодое, счастливое лицо. Серые глаза сияли, волосы свободно падали на плечи. Светлое бежевое платье было перехвачено ремнем на талии.

– Это я? – тихо спросила Марина.

Это была она. Молодая, радостная. Двадцать лет назад этот снимок был повешен на стену в комнате, чтобы дарить память… Но мог ли кто-то подумать, что память будет такой?

Женщина опустилась на пол, не в силах оторвать взгляд от стены с фотографиями.

С пожелтевших, выцветших от времени карточек на нее смотрели лица. Давно забытые – или хорошо знакомые? Вот снимок – она и Петя у корпуса университета. Солнечный день, улыбки на лицах… Все те же зеленые глаза и кудрявые волосы. Которые тогда еще не были седыми…

Вот смотрит, как живой, Женя Иваненко. Он снят возле моря, загорелый, кареглазый. Совсем не такой, каким предстал перед Мариной в день их последней встречи…

Наташа и Аня, подруги, самые хорошие, самые любимые. Светлые, красивые. Это фотография с празднования Нового года. А на столе – оливье и бутерброды с икрой. Бутылка шампанского.

«Раньше мы не прочь были выпить бокальчик… Куда, куда все ушло?! И то, что казалось таким обыденным на праздничном столе, тот же оливье, от которого иногда воротили нос. Каким роскошным и желанным ужином он стал бы сейчас!» – горько думала женщина.

А вот… Фотография на стене полоснула невыносимой болью по сердцу. Родители. Еще молодые и… живые. Что с ними стало? Куда забросила их Катастрофа? Выжили – или погибли, не мучаясь?

Марине стало бесконечно горько. Захотелось кричать, кататься по полу в истерике, колотить руками стены.

Женщина скорчилась на полу и завыла. Притупленные мутацией эмоции выплеснулись через край, затопили разум и сердце нестерпимой мукой.

Алексеева не помнила, сколько пролежала так. Может, несколько минут, а может, часов. Когда она, наконец, нашла в себе силы встать, ее взгляд упал на зеркало. Марина зажмурилась, боясь взглянуть.

Медленно она открыла глаза, протянула руку, стирая слой грязи. Из-за мутного, пыльного стекла на нее смотрела тварь. Жуткая бестия, наводившая панический страх на всех, кто попался ей на пути.

Подернутые пленкой глаза блестели алым зрачком посередине. Спутанная шерсть, в которую превратились волосы, перекинулась на спину и проросла по позвоночнику тонкой полосой. Морду – теперь ее затруднительно было назвать лицом – покрывала сероватая слизь. Широкая пасть с множеством острых зубов, едва прикрытая губами. На подбородке запеклась кровь. Чужая кровь. Длинные конечности, вывернутые суставы, выпирающие кости, как у скелета. И во всем облике чувствовалась скрытая угроза…

Марина отшатнулась. Ей стало плохо. Больше всего на свете она боялась увидеть это. Теперь начальница последнего пристанища застыла, осмысляя, и понимала, что это конец. Бестия позволила ей увидеть себя во всей красе. Теперь разум будет целиком заполонен животными инстинктами, и в нем нет места человеку. Женщина чувствовала, как окончательно и безвозвратно туманится сознание, перед глазами растекается тревожная дымка, и человек разумный уступает место мутанту, новому хозяину подлунного мира.

Последним усилием воли Марина выбежала на балкон прямо через разбитое стекло. Полной грудью вдохнула воздух, наполненный дурманом свежей листвы и мокрой земли. Огляделась вокруг, в последний раз вбирая в себя воспоминания о родном городе, прощаясь с ним навсегда.

Наконец она зажмурилась, зарычала и опустилась на задние лапы. Бестия подняла морду к небу и протяжно завыла, рассказывая о себе новому миру.

– Коль, постой. Ты слышишь? – Приглушенный противогазом голос прозвучал тревожно.

– Чего? – Разведчик недовольно обернулся.

– Ребенок плачет!

– Слава, ты совсем свихнулся, что ли? Какие, нахрен, дети? На дворе ночь непроглядная, за окном монстры шарахаются, а тебе дети слышатся. Перегрелся? – фыркнул Николай.

Двое разведчиков города Мытищи поднимались в заброшенную квартиру по растрескавшимся стертым ступеням, чтобы дождаться, пока с крыши соседнего дома улетит крылатая тварь и дорога станет свободна. За окном по подоконникам и листьям деревьев барабанил дождь, с костюмов химзащиты стекала вода, оставляя влажные дорожки на потрескавшихся ступенях. В Мытищи медленно приходила осень. Зарядили дожди, срывая вылазки сталкеров, подтапливая вентиляционные шахты и размывая знакомые тропинки. Начало октября встретило обитателей города холодом и ночными заморозками, сквозь пелену дождя не было видно мутантов, скрывающихся в остовах домов, вода смывала кровь и бурными потоками уносила путевые знаки, оставленные товарищами.

Этот дом, окруженный непролазной чащей, давно стал пристанищем для многих экспедиций на поверхность. По счастливой случайности в нем не поселились монстры, и он был ближайшим к бункеру, расположившемуся на территории Конструкторского бюро.

Вылазки в город, за железную дорогу, где чернели навеки застывшие вагоны электричек, обычно проходили бурно и тяжело. Мытищи намного быстрее, чем Москва, поглощались природой, поэтому и мутантов здесь расплодилось больше. Насаждения деревьев, скверы, окруженные кустами, превратились в непроходимые заросли, где самых отчаянных разведчиков подстерегали смертельные опасности.

Из города обычно тащили одежду, технику и книги из многочисленных библиотек и школ. Последним рубежом, который становился почти непреодолимой преградой, была лесная полоса, вымахавшая из насаждений вокруг домов и небольшого парка вокруг городской больницы. Там, в вечной тени деревьев, расставляли ловушки гигантские пауки. Каждая ниточка их паутины была толщиной с канат. Прозрачные, невидимые в темноте, они опутывали тропинки своими смертоносными сетями. Стоило разведчику нечаянно задеть такую паутинку – можно было смело сочинять себе некролог. Нитка сворачивалась, и неудачник оказывался прикованным к месту. По прочности паутина не уступала медному тросу.