Нил Шустерман - Беглецы

Они гнутся. Сгибает руку в запястье. Тоже гнет­ся. Ногти требуют стрижки, а костяшки паль­цев непривычно большого размера. Коннор проводит большим пальцем левой руки по по­душечкам пальцев правой. Ощущение от при­косновения такое же, каким было всегда. Он поворачивает руку, чтобы посмотреть на тыль­ную сторону запястья, и замирает от удивле­ния. По телу прокатывается волна ужаса и затихает где-то в желудке, превратившись в тяже­лый камень, лежащий на самом дне.

Медсестра с улыбкой следит за его манипу­ляциями.

— Часто бывает, что на конечности, взятой у донора, оказываются какие-нибудь особые при­меты, — замечает она. — Но это не страшно. А ты, наверное, проголодался. Пойду принесу тебе завтрак.

— Да, — эхом отзывается Коннор. — Завтрак. Это здорово.

Медсестра уходит, предоставив ему возмож­ность продолжить изучение руки в одиночест­ве. Его новой руки. Руки с татуировкой, изобра­жающей тигровую акулу, которую ни с чем не­возможно спутать.

Привычная жизнь для Рисы окончилась в тот день, когда Хлопки взорвали Лавку — а все в итоге поняли, что это сделали они, а не Кон­нор: слишком уж неоспоримыми были улики.

Все стало окончательно ясно, когда последний, выживший, террорист дал признатель­ные показания.

В отличие от Коннора, Риса сознания не те­ряла. Даже когда оказалась придавленной тя­желенной стальной балкой. Когда обрушилась крыша, Риса упала вниз вместе с другими музы­кантами. Боль от полученных травм была не­выносимой, но, после того как на нее обруши­лась балка, стало почему-то не так больно, и Ри­са терялась в догадках, хорошо это или плохо. Впрочем, Долтону пришлось куда хуже, чем ей. Вдобавок он очень сильно испугался. Риса пы­талась успокоить его. Она говорила с ним, ста­ралась убедить, что все в порядке, что их спасут.

Она не переставала отвлекать беднягу от терзавшей его боли до самой его смерти.

Гитаристу повезло больше. Он смог вы­браться из-под завала, но Рису освободить не сумел и ушел, пообещав привести подмогу. Очевидно, он сдержал обещание, потому что помощь пришла. Понадобились усилия троих, чтобы поднять упавшую на Рису балку, но вы­нес нетяжелую девушку на улицу один-единственный человек.

Теперь Риса лежит в палате на специально сконструированной койке, которая больше на­поминает приспособление для пыток, чем обычную человеческую кровать для сна. Она нашпигована металлическими стержнями, как кукла, над которой потрудились несколько жрецов культа вуду. Выходящие наружу концы стержней объединены между собой жестким каркасом. Риса видит свои ноги, но пошеве­лить ими не может. Отныне так и будет, думает она: смотреть можно, ходить нельзя.

— К вам посетитель.

У двери стоит медсестра. Когда она отходит, из-за ее спины появляется Коннор. Он весь в бинтах, синяках и ссадинах, зато живой. Глаза Рисы незамедлительно наполняются слезами, но она сдерживается — плакать нельзя. Все тело болит, и от рыданий станет только хуже.

— Я знала, что это неправда, — говорит Ри­са. — Мне сказали, что ты погиб при взрыве, не смог выйти из здания, но я чувствовала, что те­бя там не было. Мне говорили, что ты погиб, но я знала, это ложь.

— Я мог и погибнуть, — говорит Коннор, — но Лев остановил кровотечение. Он меня спас.

— Он и меня спас, — подхватывает Риса, — вы­нес из здания.

— Неплохо для несчастного маленького анге­лочка, — смеется Коннор.

По его поведению Риса понимает, что маль­чику ничего не известно о том, что Лев был од­ним из террористов, но не посмел взорвать се­бя. Она решает ничего ему не рассказывать. К тому же об этом трубят по всем телеканалам; он и сам скоро все узнает.

Коннор вспоминает, как лежал в коме, и хвастается новыми документами. Риса расска­зывает о том, что после взрыва поймали всего пару беглецов — остальные, взломав ворота ла­геря, разбежались кто куда. Во время разговора она все время поглядывает на повязку, поддер­живающую руку Коннора. Пальцы, торчащие из нее, принадлежат явно не ему. Она понима­ет, как такое могло произойти, и сам Коннор определенно об этом знает.

— Так что говорят врачи? — спрашивает Кон­нор. — В смысле про твое здоровье. Все будет хорошо, правда?

Риса задумывается. Она не знает, стоит ли говорить ему всю правду сразу, но потом реша­ет, что ходить вокруг да около смысла нет.

— Врачи сказали, что я останусь парализован­ной. Ниже пояса.

Коннор ожидает продолжения, но Рисе больше нечего рассказать.

— Ну... так все не так уж плохо, правда? Это же можно исправить, вроде бы сейчас это не про­блема.

— Да, — соглашается Риса. — Если взять фраг­мент позвоночника донора и вставить его вме­сто моих изуродованных позвонков. Но я не хочу использовать часть тела донора, поэтому отказалась от операции.

Коннор недоверчиво смотрит на нее, по­том указывает на висящую на перевязи руку.

— Ты бы поступил точно так же, если бы был в сознании. У тебя не было выбора. А у меня выбор был, и я его сделала.

— Господи, это же ужасно, Риса.

— Не нужно меня жалеть! — восклицает девуш­ка, готовая терпеть от Коннора все, что угод­но, кроме жалости. — Зато теперь меня нельзя отдать на разборку — существует закон, запре­щающий это. Но если бы я согласилась на опе­рацию, меня бы отдали туда, как только я бы поправилась. Так я, по крайней мере, остаюсь сама собой. Получается, не мне одной удалось одолеть систему! — добавляет она с видом три­умфатора.

Коннор улыбается ей и расправляет забин­тованные плечи. При этом рука его на несколь­ко сантиметров вылезает из повязки, и в поле зрения Рисы появляется злосчастная татуиров­ка. Поняв свою оплошность, Коннор пытается скрыть ее, но, увы, слишком поздно — Риса успела ее заметить. Теперь она все знает. Изум­ленная Риса пытается взглянуть Коннору в гла­за, но он, вне себя от стыда, отворачивается.

— Коннор?..

— Клянусь, — говорит он, — я никогда не до­тронусь до тебя этой рукой.

Риса понимает, что в их отношениях насту­пил критический момент. Именно эта рука дер­жала ее за горло, прижимая к стене туалета.

Что она теперь может испытывать, видя ее, кроме отвращения и боли? Эти пальцы угрожа­ли ей ужасными вещами, о которых даже по­мыслить страшно. Как теперь она может почув­ствовать к ним что-то, кроме омерзения? Но, посмотрев в глаза Коннору, она успокаивается. Это же он, и никто другой.

— Дай посмотрю, — просит Риса.

Коннор колеблется, поэтому Риса сама ос­торожно вынимает руку из повязки.

— Больно? — спрашивает она.

— Немного.

Риса проводит пальцами по тыльной сторо­не запястья.