Нил Шустерман - Беглецы

— Эй... что...

— Молчи, тебе нельзя говорить. Лежи спо­койно.

Его окружают какие-то неясные фигуры. Ни одного знакомого лица. Один из ребят опу­скается на колени рядом со Львом. Увидев, что у него в руке, Лев молча кивает.

— Будет немного больно, — говорит парень, показывая пистолет, отнятый у кого-то из охранников. — Но, мне кажется, без этого не обойтись.

Он неловко целится, то и дело меняя поло­жение ствола, выискивая на теле Коннора под­ходящую точку для стрельбы, и наконец оста­навливается на бедре.

Коннор слышит выстрел, бедро пронзает боль, зрение начинает мутиться, и он погружа­ется во тьму. В последний момент он видит, как Лев, без рубашки, бежит к зданию, объятому клубами черного дыма.

— Странно, — только и успевает сказать Кон­нор, прежде чем его душа отлетает туда, где ни­что не имеет значения.

Когда Коннор наконец приходит в себя, в голо­ве вместо привычных мыслей царит полная не­разбериха. Болит лицо, и на мир он может смо­треть одним единственным глазом. Там, где должен быть второй, чувствуется какое-то дав­ление.

Он лежит в комнате с белым потолком и стенами. В одной из стен окно, сквозь которое пробивается дневной свет. Он в больнице, это ясно, а давление, очевидно, оказывает повяз­ка, наложенная на глаз. При попытке поднять правую руку плечо пронзает боль, и Коннор ре­шает пока с этим повременить.

Только сейчас он начинает смутно вспоми­нать события, после которых он оказался на больничной койке. Его должны были разо­брать. Потом произошел взрыв, а за ним — бунт. Рядом с ним на коленях стоял Лев. Боль­ше он ничего не помнит.

В комнате появляется медсестра.

— А, так вы наконец пришли в себя! — воскли­цает она. — Как вы себя чувствуете?

— Неплохо, — отвечает он скрипучим голосом и сглатывает, чтобы смочить горло. — Как долго?

— Вы находились в состоянии медикаментоз­ной комы, то есть без сознания, чуть более двух недель.

Две недели? Коннору, привыкшему отме­рять жизнь по дням, этот срок кажется чуть ли не вечностью. А Риса? Что с Рисой?

— Там была девушка, — говорит он. — На кры­ше Лавки, в смысле медицинского блока. Кто-нибудь знает, что случилось с ней?

Понять что-либо по выражению лица мед­сестры невозможно.

— Это все может подождать, — заявляет она.

— Но...

— Никаких «но». Сейчас ваше дело — поправ­ляться, и я должна сказать, что вы идете к вы­здоровлению семимильными шагами, мистер Муллард.

Сначала Коннор решает, что просто ослы­шался.

— Прошу прощения? — переспрашивает он, ерзая от неловкости.

Медсестра, решив, что ему неудобно, под­ходит и взбивает подушки.

— Вам нужно отдыхать, мистер Муллард. Мы обо всем позаботимся.

Услышав неизвестную ему фамилию сно­ва, Коннор решает, что его все-таки успели разобрать. Точно. Его разобрали, но мозг по каким-то причинам остался целым и попал в голову другого человека. Потом, немного по­думав, он решает, что этого не может быть. Голос не изменился, и, проведя языком по зу­бам изнутри, Коннор понимает, что и зубы все те же.

— Меня зовут Коннор, — говорит он медсест­ре. — Коннор Лэсситер.

В ответном взгляде медсестры доброта сме­шивается с решимостью и расчетливостью, что странно и даже неприятно.

— Видите ли, — говорит она, — получилось так, что на пепелище был найден документ, на котором была фотография, но после катастро­фы она оказалась практически уничтожена. Документ принадлежал девятнадцатилетнему охраннику по имени Элвис Муллард. В сумато­хе после взрыва точно идентифицировать всех пострадавших было невозможно, и многие из нас решили, что будет обидно, если документ придется выбросить, не правда ли?

Медсестра наклоняется и приподнимает из­головье кровати таким образом, чтобы Коннор мог находиться в полулежачем положении.

— Так скажите-ка мне, — снова обращается она к Коннору, закончив манипуляции, — как вас зовут?

Коннор уже не возражает, он все понял. Вздохнув, он закрывает здоровый глаз и снова открывает его.

— А второе имя у меня есть?

— Роберт, — отвечает медсестра, сверившись с висящей в ногах кровати диаграммой.

— Стало быть, меня зовут Элвис Роберт Мул­лард.

Медсестра улыбается и протягивает ему руку.

— Приятно познакомиться, Роберт, — гово­рит она.

Коннор рефлекторно поднимает правую руку, чтобы ответить на рукопожатие, но тупая боль в плече мешает ему это сделать.

— О, прости, — говорит медсестра, пожимая его левую руку, — это я виновата. Плечо будет болеть, пока не приживется имплант. Но это происходит быстро.

— Что вы сказали?

Медсестра вздыхает:

— Боже, язык мой — враг мой. Обычно расска­зывать о таких вещах — прерогатива врача, но слово не воробей, верно? Как это ни неприят­но, но спасти твою руку нам не удалось, и глаз тоже. Зато, будучи Элвисом Робертом Муллардом, ты имеешь право на бесплатную трасплантацию при несчастном случае. Я видела глаз — не волнуйся, он очень похож на твой. Что каса­ется руки, то новая несколько лучше развита, чем твоя собственная, но при помощи физиче­ских упражнений, я уверена, ты быстро ликви­дируешь разницу.

Смысл сказанного медсестрой доходит до Коннора не сразу. Приходится несколько раз повторить про себя эти несколько фраз, преж­де чем он постигает их значение. Глаз. Рука. Физические упражнения.

— Я знаю, к этому трудно привыкнуть, — кива­ет медсестра.

Коннор внимательно изучает свою новую руку. Рука заправлена в поддерживающую по­вязку, а под забинтованное плечо подложена мягкая подушечка, чтобы оно оставалось в од­ном положении. Он пробует согнуть пальцы.

Они гнутся. Сгибает руку в запястье. Тоже гнет­ся. Ногти требуют стрижки, а костяшки паль­цев непривычно большого размера. Коннор проводит большим пальцем левой руки по по­душечкам пальцев правой. Ощущение от при­косновения такое же, каким было всегда. Он поворачивает руку, чтобы посмотреть на тыль­ную сторону запястья, и замирает от удивле­ния. По телу прокатывается волна ужаса и затихает где-то в желудке, превратившись в тяже­лый камень, лежащий на самом дне.