Александр Варго - Гример

Инесс упрашивала так горячо, так убежденно, что я поддался ее словам, так ничего и не объяснив Быстровой.

– Куда мы бежим? – спрашивал я на бегу.

– К реке, так надо, молчи пока, я тебя прошу. – Инесс остановилась только у самого пешеходного моста.

Я видел за ней переливающуюся в свете заходящего солнца реку. Девушка разжала кулак. На ее ладони лежали две смятые, почти потерявшие подобие с человеком восковые куклы. Они словно обнимались, сливаясь вместе.

– Я украла их у Рамиреса, – зашептала Инесс. – Теперь он потерял власть над тобой.

Она ожесточенно принялась мять кукол, смешивая их в одно целое.

– И над тобой потерял? – вырвалось у меня. Я обнял ее, принялся целовать в лоб, нос, щеки.

– Нет. Мне уже не освободиться, – грустно произнесла она.

– Почему?

– Ты так и не понял… Я могу остаться здесь, но мое время на исходе. А я не хочу через месяц-два ходить с потухшим взглядом. Не хочу смотреть и не видеть. Неужели ты так и не понял, что случилось со мной?

– Я люблю тебя, ты рядом… Все будет хорошо.

– Со мной уже ничего не произойдет. – Инесс приложила мою ладонь к своей груди, и я не услышал биения сердца. – Скоро я окончательно превращусь в зомби. Я – мертвец.

Влажная поволока размыла мир, который я видел.

– Обними меня, – попросила Инесс, – крепко-крепко.

Я прижимал ее, гладил по волосам, а она шептала:

– У Рамиреса есть прядь твоих волос, он сделает новую куклу. И тогда ты уже никогда не освободишься от него. Тебе некому будет помочь. Ты должен остановить его сегодня в полночь на старом кладбище. Он будет в часовне лепить новую куклу.

– Но как, как его остановить?

Инесс прижалась ко мне сильнее:

– Поцелуй меня. Крепко-крепко. В последний раз.

– Почему в последний?

– Поцелуй…

Поцелуй был долгим и горьким. Инесс внезапно оттолкнула меня и бросилась бежать по мосту. Я помчался за ней. Девушка вскочила на поручни и замерла, держась рукой за стойку флагштока. Далеко внизу переливалась закатными отблесками вода.

– Не подходи, – предупредила она.

– Хорошо. Я стою. Но и ты спустись. Что ты задумала, Инесс?

– Я не хочу быть такой. А другой – уже не смогу. Я люблю тебя, – Инесс разжала пальцы.

Я не успел схватить ее. Девушка прыгнула. Я видел ее падение словно в замедленной съемке. Взмахи руками, удар, брызги. Вода сомкнулась над ней. Я готов был уже прыгнуть следом, но голова Инесс так и не показалась на поверхности.

…Меня держали за руки какие-то парни, их девушки испуганно жались к поручням. Я кричал, чтобы они пустили меня, что я должен спасти Инесс, которая спрыгнула с моста. Но мне не верили, пытались убедить меня, будто я один стоял на мосту, а потом собрался прыгнуть в воду.

Когда рядом с нами остановилась «Cкорая помощь», я вырвался и бросился в парк. «В полночь, в полночь…» – бились у меня в голове слова Инесс.

Я не опоздал, успел до полуночи.

Никогда не думал, что бензин, выплеснутый на бревенчатую стену, загорается так неохотно. Но когда он все же вспыхнул, пламя было уже не остановить. Оно буквально разбежалось по трухлявому дереву.

Я слышал, как кричит Рамирес, видел, как он пытается пробиться сквозь огонь, взмахивая руками, отбиваясь от языков пламени полами кожаного плаща. Но огонь уже вкручивался протуберанцами в проем рухнувших дверей. Латиноамериканец упал, так и не добравшись до выхода. А где-то в подполье охваченной пожаром часовни плавился, растекался лужицей воск, приготовленный для изготовления новой куклы.

Огонь вырывался сквозь дырку в крыше, выносил с собой маленькие пищащие факелы. Крылатые твари вспыхивали и рассыпались пеплом от страшного жара.

Я сидел на земле, прямо на дороге, и тупо смотрел в огонь. Листья на кладбищенских деревьях скручивались от жара в трубочки, вспыхивали и осыпались на землю. Из дыма выплыл Михаил и присел рядом со мной:

– Ни хрена себе, – произнес он с чувством, глядя на грандиозный пожар. – Бомжи часовню подожгли. Точно. Им кто-то хибару спалил, так они и отомстили. А ты как тут оказался?

– Звонил тебе. А ты не отвечал, – произнес я.

– Точно. Я тут загулял немного, запил… Мобильник где-то и стоптал. – Дачный сторож поднялся. – Сидеть тут не стоит, скоро менты с пожарными приедут. Кого первым нашли, тех и мурыжить начнут. Пошли ко мне.

Я не спорил. Мы брели к сторожке, за нами полыхало зарево пожара.

– Комфорта не обещаю, – бубнил Михаил. – Мне тут какая-то сука весь интерьер испортила. Банки с соленьями расколошматила, окна побила. Но я их пленкой затянул, жить можно. Главное, бабушка мне калгановой настойки отжалела. Примем немного, без фанатизма. А насчет «чертовой бабы» так ты не переживай. Нашли ее. Никакой мистики. Оказывается, на соседних дачах муж жену бросил, к молодой ушел. Детей у них не было, годков уже за сорок, вот и тронулась баба рассудком. Новую жизнь не начнешь. Голяком по ночам ходила, людей пугала. Сегодня днем ее в дурку и увезли…

Мы подошли к старому дубу.

– Погоди, дай передохнуть. Душно мне… – Я рванул воротник и опустился на землю.

– И впрямь, куда спешить? Настойка-то со мной. – Михаил протянул мне бутылку, предварительно вырвав зубами скрученную из газеты пробку. – Хлебни на здоровье.

Я глотнул. Слезы душили меня, но не хотелось плакать при посторонних. Ну что я мог объяснить Михаилу? Рассказать про Инесс, про Рамиреса? Нет, уж лучше молчать. Теперь я и Быстровой слова не скажу.

– Хорошо пошла? Прошлый раз ты понемногу пил. Как кот лакал. А теперь как мужик. Прогресс.

– Нормально пошла.

Я передал бутылку и, пока Михаил булькал, прислушался. Тот, кто был во мне, никуда не исчез; он просто притаился, молчал, ждал, забившись в самый дальний угол моего сознания. Он был как накрученная пружина – готов в любой момент распрямиться, напомнить о себе. У него исчез старый хозяин, но это не значило, что не мог появиться новый. И с этим мне предстояло жить. Знать бы, сколько?..

В кромешном мраке чиркнет спичка. Ее беспомощный огонек качнется, приблизится к фитилю свечи, лизнет его оранжевым язычком. Темнота затрепещет и отодвинется, оголив невидимые до этого руки и инструменты на дощатом столе. Тонкие пальцы того, кто знает меня, но кого я никогда прежде не видел, скатают цилиндрики в шарик, оплавят их на пламени свечи и слепят восковую куклу, подправив ее теплым лезвием ножа. Несколько взмахов острыми ножницами. Палой листвой посыплются шуршащие обрезки креповой бумаги, обовьют куклу и станут траурной одеждой. Тонкая кисточка пройдется по восковому лицу, прорисует на нем глаза, нос, рот, оживляя его. Затем искривленные хищной улыбкой губы произнесут имя, и раскаленная докрасна тонкая булавка вонзится в грудь. Брызнет, задымится расплавленный воск. В воздухе поплывет дразнящий медовый запах. А затем прозвучит в пропахшей медом темноте имя: мое или ваше…