Абрахам Меррит - Лунный бассейн. Металлическое чудовище (сборник)

Хау — это древнее слово, и на языке туземцев Понапе оно служит одновременно для обозначения солнца и короля, поэтому Хау–те–лур, безусловно, переводится как «жилище солнечного короля». В этом названии почти наверняка отразилось воспоминание о династическом имени правителей народа, некогда обитавшего на тихоокеанском, ныне исчезнувшем, континенте: точно так же как правители династии древнего Крита носили имя миноса, а правители Египта — имя фараона, И как раз напротив этого «жилища солнечного короля» вы найдете лунный камень, за которым скрывается Лунная Заводь.

Этот камень обнаружил Стентон. Мы с ним обследовали внутренний двор, пока Эдит и Тора готовили ленч. Выйдя из–под сводов подземелья Хауте–лур, я увидел Стентона, стоящего у подножия террасы и с интересом изучавшего какую–то ее деталь.

— Что вы об этом скажете? — спросил он, и когда я подошел, указал на стену. Я перевел взгляд в это место. Стентон показывал на каменную плиту около пятнадцати футов в высоту и десяти футов в ширину. Прежде всего я отметил исключительную точность стыковки ее краев с окружающими блоками. Потом я обратил внимание на цвет плиты и отчетливо понял, что он несколько иной, чем у других камней: ее покрывал легкий матово–серый налет, неуловимо отдающий мертвечиной.

— Пожалуй, больше напоминает кальцинит, чем базальт, — сказал я.

Я дотронулся до плиты и тут же быстро отдернул руку. Легкая дрожь пробежала вдоль всей руки, как будто через меня разрядился заряженный «замерзшим электричеством» предмет. Я не могу назвать плиту холодной в том смысле, какой мы привыкли вкладывать в это слово. В нем была заключена застывшая сила, и сочетание слов, которое я использовал — «замерзшее электричество», — мне кажется как нельзя лучше соответствует тому, что я хочу выразить.

— Ага, — сказал Стентон, — и вас тряхнуло. А я уж было решил, что у меня тоже, как у Торы, начались галлюцинации. Кстати, обратите внимание, как нагрелись под солнцем соседние блоки.

Мы энергично принялись за обследование плиты.

Тонкая, как волосок, линия отделяла ее от прилегающих блоков: настолько тщательно, с ювелирной точностью были обработаны ее края. Основание плиты имело слегка округлую форму и так же плотно, как верхняя и боковые части плиты, стыковалось с огромными камнями, на которых покоилась плита. И еще мы заметили, что в нижних камнях была выдолблена ложбинка, повторяющая линию основания серого камня. От одного края камня до другого бежала постепенно понижающаяся впадина, как если бы плита стояла в центре неглубокой чаши и делила ее точно пополам.

Что–то в этой впадине показалось мне необычным, и я, наклонившись, провел по ней рукой. Вообразите, Гудвин — впадина оказалась такой гладкой, словно над ней только что поработали руки полировщика, хотя другие, образовывавшие чашу камни, имели точно такую же, как и все остальные камни в дворике, шероховатую и изъеденную временем поверхность.

— Это дверь! — воскликнул Стентон. — Она проворачивается вдоль оси в этой чаше. Вот почему ее поверхность такая гладкая.

— Возможно, ты и прав, — отвечал я. — Но как нам открыть ее?

Мы заново облазили кругом всю плиту, нажимая на нее в разных местах. Навалившись плечом на край плиты, я случайно взглянул вверх и вскрикнул от неожиданности. Над головой, на расстоянии около фута, я увидел с каждой стороны на углах перемычки, отделяющей серый камень, какие–то выпуклости, заметные лишь под тем углом, под которым мой взгляд наткнулся на них.

Мы захватили с собой небольшую складную лестницу, и по ней я взобрался наверх. Шишечки, которые я обнаружил, представляли собой просто–напросто вырезанные в камне полусферы. Я положил машинально ладонь на одну из них, желая понять, что это такое, и тут же резко отдернул ее назад. В ладони, где–то в области большого пальца, я ощутил точно такой же удар, который испытал, прикоснувшись к плите. Я снова положил руку на шишечку: воздействие шло от пятнышка не более дюйма. Я принялся осторожно ощупывать всю выпуклость, и еще шесть раз холодная дрожь пробежала у меня вдоль руки. Всего я обнаружил семь кружочков диаметром приблизительно в дюйм, и каждое из них доставило мне описанное выше удовольствие. Точно такие же результаты я получил, обследуя выпуклость на противоположной стороне плиты.

Но как бы мы ни усердствовали, прикасаясь или надавливая на эти пятнышки — порознь или в отдельных комбинациях, — нам не удалось получить ни малейшего намека на то, что плита может двигаться.

— И тем не менее… именно с помощью этих кружков открывается дверь, категорично заявил Стентон.

— Почему вы так решили? — спросил я.

— Не знаю, — ответил он. — Какое–то внутреннее чувство подсказывает мне это… Трок, — продолжал он, то ли шутливо, то ли серьезно, я не мог понять, — во мне борются две ипостаси: чисто научная с чисто человеческой. Моя ученая половинка побуждает меня искать, нет ли какого–нибудь способа заставить плиту открыться или упасть, человеческая — с той же силой убеждает меня не делать ничего подобного и бежать отсюда куда глаза глядят как можно скорее.

Он снова рассмеялся., стыдливо отвернувшись.

— Ну что будем делать? — спросил он, и я подумал, что, судя по тону, человеческая половинка одержала верх.

— Да, пожалуй, ничего не поделаешь, придется оставить все как есть… разве что попробовать подорвать ее динамитом..

— Я бы не посмел, — ответил Стентон и, помявшись, весьма мрачно добавил: — Я не посмел бы даже подумать об этом.

Своими словами Стентон выразил то чувство, которое я испытал, предложив разнести камень на куски: что–то прошло сквозь серый камень и толкнуло меня прямо в сердце, как будто невидимая рука ударила по губам, произносящим нечестивое слово.

Мы тревожно обернулись и увидели, что в проломе стены, глядя на нас, стоит Тора.

— Мисс Эдит говорит, чтобы вы шли быстрее, — начала она и остановилась.

Взгляд ее скользнул мимо меня и уперся в серый камень. Все тело Торы напряглось и одеревенело, она сделала несколько неверных шагов, а потом побежала к камню. Бросившись на камень грудью, она заде мерла, прильнув к нему лицом, раскинув руки., мы услышали ее крик… казалось, с этим криком душа ее вылетела вон из тела, и Тора рухнула к подножию камня.

Когда мы поднимали Тору, я украдкой взглянул ей в лицо и увидел то же самое выражение, что видел на нем раньше, когда мы впервые услышали музыку хрустальных колокольчиков на Нан–Танахе: совершенно нечеловеческую смесь противоположных чувств ужаса и восторга!